И, с рассветом, бросает сознание в черный провал —
В полусон-полуявь:…отступление… бой… перевал…
Горстка верных мюридов… измена наибов… огни… —
Имамат, как старик, доживает последние дни…
– Разбудите меня!.. Пусть закончится этот кошмар!..
Этот сон!.. – Но черна от холодного пота кошма,
На которой имаму гораздо пристойнее спать,
Чем на мягкой перине, ложась, как неверный, в кровать.
– Просыпайся, имам!.. Эти черные мысли гони!.. —
Но и утром – в глазах – окруженный врагами Гуниб,
И сидящий на камне насмешливый русский сардар…
Я – как шмель – в западне, нанести не способный удар…
Я сдаюсь… я унижен… мне стыдно своей седины!..
Враг мой рад окончанию тридцатилетней войны.
Он берет мою саблю… командует: «На караул!»… —
И мюриды – с оружием! – могут покинуть аул.
Может, эту «почетную» сдачу вменят мне в вину,
И потомки мюридов за «трусость» меня проклянут —
Только не было в сердце имама такого греха:
Не всегда идентичны слова «газават» и «джихад».
Это просто – погибнуть шахидом, в смертельном огне.
Быть политиком – мудрым и хитрым – гораздо трудней.
Христианство с исламом нельзя до конца примирить.
Я – как прежде – суровый имам, я – как прежде – мюрид.
Я спасал свой народ! Я хотел сохранить имамат!
Был мой сын аманатом, теперь я и сам – аманат.
Десять лет я вдали от прохладных кавказских вершин…
Белый царь не дает разрешения хадж совершить…
– Поднимайся, имам!.. Ты – старик… твои дни сочтены…
Мусульманин не должен рассказывать черные сны!
Мусульманину должно с рассветом вставать на намаз!..».