Чем ревущая толпой площадь.
В черном небе – над тобой, Косме —
Безмятежность и покой… трезвость.
Волопас повел гулять свору,
Добродушных звездных псов гончих.
Вероника расплела косы,
Чтобы волосы опять срезать:
Птолемей вернется к ней… скоро…
Это твой последний день кончен.
Здесь – внизу – травили вас псами
После сыгранного днем матча.
Сняв мундиры – веселы, ражи —
Для потехи, натянув стринги,
Добивали тех, кто жив, сами
Перепившиеся, в хлам, «мачо»,
И насиловали жен ваших,
И машинкой для овец стригли.
Ах, как весело скакать голым,
По живым мячам лупя клюшкой!
А потом надеть мундир важно
И отбыть к своей семье – в город…
Слушай, Косме, тишины голос
(Скоро будут говорить пушки),
И вбирай в себя спиной влажной
Остывающей земли холод.
Этот холод, пополам с болью,
В небе звездные зажег свечи.
Неотпетую твою душу
Не услышат в городском шуме.
Ты не свидишься с женой больше —
Вероника будет ждать вечно.
Слушай, Косме, тишину!.. Слушай!
Ты еще не до конца умер.
«…Так давно это было, что черные вороны даже
Сколько ни вспоминали – не вспомнили, в точности, дату…»
Виктор Соснора
Как давно это было! – почти невозможно представить…
Отложив «на потом» всю сегодняшнюю дребедень,
Я, из старости в юность минувшие годы листая,
Вспоминаю свой первый – счастливейший – творческий день.
Ленинград… Тишина в переполненном зрительном зале…
(Впрочем… «зал» – это громко… – всего лишь, холодный подвал)…
Мы играли Камю… Ах, как мы вдохновенно играли!..
Зритель плакал, смеялся, сочувствовал, негодовал…
И неважно нам было, что вместо портала и рампы
Между «залом» и «сценой» протянут был шнур бельевой…
Что светили нам в лица лишь две самодельные лампы,
И что зрители стулья, в тот день, приносили с собой… —
Ведь под Брубека с Монком, ревущих из магнитофона —
Под джазменов, в которых мы были тогда влюблены,
Да под собственный скрежет и лязг шумовых какофоний,
Мы творили Искусство!.. на фоне кирпичной стены.
И не важно, что не было «звезд» в нашем братстве студийном —
Каждый мог засиять, как начищенный медный пятак!
Потому что, в тот день, мы и зрители были едины,
Создавая, как радостный праздник, наш общий спектакль!
В нем был бунт!.. был протест, прорывающийся сквозь завесу;
Он был неосязаем… невнятен… незрим… невесом…
Мы играли Камю!.. и его запрещенная пьеса
Заставляла, в тот день, наши души звучать в унисон.