Федор, который обычно вяло отбивался от материных нападок и старался перевести разговор в мирное русло, в это утро отчего-то решился на открытый протест. Демонстративно засунув в рот сразу два оладушка – вот вам! хороший у меня аппетит! – он сдвинул брови и сурово объявил:
– Я сам вправе решать, с кем мне общаться!
С набитым ртом вышло что-то вроде: "Яшамвпвавеешатьскемобшаша!"
– Что-о-о-о-о? – грозно произнесла мадам Лосева, не поняв ни звука, но уловив сопротивление в голосе сына.
– Это мое дело! – повторил непокорный отпрыск, проглатывая последний кусок.
Выражение лица матери не предвещало ничего хорошего, и Федор, хорошо знавший, что последует дальше – крики, вопли, валерьянка – уже готов был пойти на попятный, но в этот момент уловил оттенок одобрения на лице отца. Это тоже было маленьким, но потрясением – раньше отец всегда был на стороне матери – и его подстегнуло.
– Мне сегодня нужно ехать в университет! – гордо произнес Лосев-младший, хотя никуда ему ехать было не надо и, выпятив чахлую грудь, быстро вынес свое неспортивное тело с дачной веранды пока мать не успела возразить.
Пока он шел к электричке, образ пышногрудой и ласковой Раисы стоял у него перед глазами, выгодно отличаясь от образа умницы Ниночки, которая со своими очками, сутулыми плечами и жиденькой косичкой была похожа на тощую ученую мышь. Мысленно сравнив двух девиц и убедившись в правильности своего выбора, Федор повеселел и решил навестить предмет своей любви, раз уж все равно из-за своего вранья пришлось ехать в Москву.
В химчистке на Песчаной улиице, где девушка работала приемщицей, юного Лосева поджидало очередное потрясение, худшее их всех. Оказалось, что красотка Раиса ласкова не только с худосочным аспирантом. Влюбленный Федор влетел в химчистку, никого не увидел и решительно заглянул за портьеру, отделяющую приемный отдел от производственных помещений. Лучше бы он этого не делал. Взору остолбеневшего филолога предстала отвратительная картина: старый и лысый директор химчистки (лет примерно сорока) лобызал Раечкины ручки, щечки, плечики и прочие выпуклости, и коварная была совсем не против! Она с готовностью подставляла для поцелуев свои аппетитные розовые губки и придушенно хихикала.
Обалдевший от увиденного Федор опустил портьеру и, не замеченный целующейся парочкой, удалился, нашептывая деревянными губами: "О, женщины! Вам вероломство имя!" Диссертация аспиранта Лосева была об английской литературе семнадцатого века, так что Шекспир, естественно, пришел на ум первым.