Иван-Дурак - страница 42

– Кто это? – спросил он, когда Машка вернулась на кухню.

– Лазил по моим шкафам, шалунишка? – съязвила она.

– Да. Извини. Кто это?

– Я не знаю. – Устало сказала Машка и медленно опустилась на стул. – Однажды он мне помог, но это долгая история.

– Расскажи. Пожалуйста, расскажи! Очень тебя прошу!

– Ты тоже его знаешь? – удивилась Машка. – Что за чертовщина! Как ты можешь знать человека из чужих снов?

– Это человек из МОИХ снов! Рассказывай!

– Черт! – воскликнула Машка, налила себе коньяку и хлебнула. – Что за черт?! Ладно, слушай. Только не считай меня сумасшедшей. Нет, я, конечно, сумасшедшая, но не до такой степени все же. А ты, значит, тоже сумасшедший… Забавно. Никогда бы не подумала. Так вот… Я только что сбежала от своего третьего мужа. Сейчас-то я понимаю, что сама была во всем виновата, но тогда мне казалось, что он. Слишком хороший был, слишком добрый, слишком легко мне все прощал. Я принимала это за равнодушие. Изменяла ему, чтобы спровоцировать проявление хоть каких-то чувств – хоть ревности, хоть ненависти, хоть чего-то. А он меня же еще и жалел, говорил: «Бедная девочка, нет тебе покоя. И никогда не будет». Я, в итоге, собрала вещички и сбежала к подруге – своей-то квартиры в Москве у меня тогда не было. Потом друзья помогли продать несколько моих картин, и я сняла мастерскую, там работала, там же и жила. Знаешь, мужа сама бросила, но почему-то я чувствовала себя такой никчемной, настолько никому не нужной, будто это меня бросили. Я в те времена была еще очень красива, очень молодо выглядела, ни грехи мои, ни время будто были надо мной не властны. В общем, я отправилась на поиски любви – мне нужны были подтверждения моей нужности. Это только называлось красиво – поиски любви, а на деле это были одноразовые постельные приключения. Я много плакала тогда, считала себя шлюхой, обещала себе больше так не делать, а потом снова оказывалась в постели с каким-нибудь кобелем. Часто и имени его не знала. Я была себе противна, но с каким-то мазохистским наслаждением снова и снова окуналась в этот разврат и ненавидела себя еще больше. Я будто мстила себе за что-то. И вот однажды, когда рядом похрапывал какой-то малознакомый мужик, мне приснился Петр Вениаминович. Вернее, мне сначала-то показалось, что он мне не снится, а действительно сидит на стульчике, на котором я обычно сижу, когда работаю, курит сигару и покряхтывает от неудобства – он такой большой был, толстый в смысле, и едва помещался на моем маленьком стульчике. Поворчал о скудости и бедности моего так называемого дома, что здесь и присесть-то с комфортом не на что, как-то очень тонко и изысканно мне нахамил, задел все мои больные мозоли, а потом сказал, что он здесь не просто так, что он с миссией. Он здесь, чтобы передать мне, что я должна как можно скорее исполнить свое предназначение. Я хотела спросить его, в чем мое предназначение, но он исчез. Утром я поняла, что это был всего лишь сон. Я верю, что бывают вещие сны. Еще я знаю, что сны – это не просто так, в них часто зашифрованы послания. Я ломала голову над тем, в чем же мое предназначение? Я с детства еще считала, что моя жизненная стезя – быть художником. Так ведь я и есть художник. Что же не так? Я вытащила из папок все свои работы, расставила вдоль стен. Стала смотреть и вдруг поняла, как все это мелко. Это хорошо, но мелко. То, что я до сих пор писала, никогда не станет великим, не останется в веках. В моих работах нет силы, нет глубины, нет ярких чувств! Как я была разочарована! Я будто лишилась последней точки опоры в этом зыбком мире. Раньше я знала, кто я – я талантливый художник и неудачница в личной жизни. А сейчас? Никто. Я разрыдалась. Я просто билась в истерическом припадке, валялась по полу, разбила себе весь лоб, хотела порвать все свои картины, сжечь, уничтожить. К счастью, слезы меня так утомили, что сил на то, чтобы прикончить картины у меня уже не осталось. Я заперлась в своей мастерской и начала работать как одержимая. У меня тогда какие-то безумные, абстрактные полотна получались. Всплыло все самое темное, все самое сумеречное в моем сознании. Черти скакали по моим полотнам, демоны, неявные – их никто кроме меня и не видел. Сторонние зрители испытывали рядом с этими картинами смутную тревогу, некоторые говорили, что у них плохая энергетика. Кому-то страшно становилось. Девушка, которая занималась продажей моих работ, мрачно заявила, что ТАКОЕ ни один нормальный человек никогда не купит, потому что ЭТО – круги ада. Кому нужно, чтобы такое висело в доме или в офисе? Это только в музей сдавать, чтобы люди останавливались на минуточку и задумывались о темной стороне своей натуры, а постоянно на такое любоваться, тут никакого душевного здоровья не хватит, и не заметишь, как в психушке окажешься. Я ее уверила, что это не для продажи, что это просто мой личный катарсис, мое очищение. Я действительно как-то успокоилась. Самоутверждение через постель было забыто. Не до того стало – я творила. Мне начало нравиться то, что я делаю. И тут снова появился Петр Вениаминович. Я уж о нем и забыла. Это же был просто сон. И тут он опять явился. Снова в бабочке этой своей идиотской. С сигарой. Ласково так говорит, что я молодец, конечно, забросила свои глупости, делом занялась, но все же это не совсем то, чего от меня ждут. Направление моего движения, в общем-то, верное, но нужно все же добраться до развилочки и свернуть немного в сторону, на узенькую неприметную тропиночку. Стезя-стезей, а предназначение-то может быть вовсе и не в профессиональной деятельности, не на широкой, проторенной дороге. И, собственно, то, что я считаю тропиночкой, для большинства женщин является как раз вполне обычным жизненным путем. Запутал меня совсем. Потом холодно так говорит: так что ищите, девушка, ищите. Останавливаться в поиске не рекомендую. А во взгляде угроза. Я когда проснулась, увидела, что его нет, у меня от сердца отлегло, а потом посмотрела на пол, а там пепел от сигар. Я даже толком не умылась, выскочила из мастерской и целый день бродила по улицам – боялась возвращаться. И ночевать к подруге напросилась. Уложили меня на диванчике, а я кофе напилась и засыпать боюсь, но заснула под утро уже. И тут же Петр Вениаминович появился, в ногах у меня сидел, дымил своей сигарой. В белом халате, в шапочке докторской и с бабочкой, разумеется. Просто добрый доктор Айболит. И такое раскаяние нарисовано на его лукавой физиономии. Уж он так извинялся, так извинялся, говорил, что не хотел меня пугать, что не догадывался он, что я такая слабонервная. В общем, он сказал: живи, как хочешь, но не забывай о своем предназначении. Сказал, что в следующий раз придет, если я совсем собьюсь с пути. И вот я жила, работала с утра до ночи, на вечеринки еще ходила – нужно же быть в струе. А потом – бах, и влюбилась. Вот на вечеринках и влюбилась. Заприметила… А он на тебя, кстати, немного похож – тоже такой, в очочках, лицо интеллигентное. Мой типаж, в общем. Я влюбилась, а он на меня ноль внимания. Как я страдала! Как страдала! Ну, ты же меня знаешь, я его соблазнила, конечно. Никуда он от меня не делся. И вот мы месяц вместе, два, полгода, а мне с ним хорошо, я ни налево не смотрю, ни на право – только он. Год прошел, а я ему верна. Меня это даже пугает немного. Живем у него в загородном доме. Он богат. Забыла сказать об этом. Но я в него не из-за денег влюбилась, он, знаешь, он необыкновенный! Сборище противоречий! И подлец, и святой! И умник, и дурак! И циничный, и наивный! С ним никогда не было скучно. Он был переменчив, непредсказуем, еще хуже меня, я никогда не знала, чего от него ждать в следующий момент. Вот и забеременела я неожиданно, не должна была, а забеременела. Мне хоть и было уже чуть-чуть за тридцать, но детей я не хотела, я себя чувствовала ребенком. А мое творчество? А путешествия? Какой ребенок? Зачем мне ребенок? Я решила моему мужчине ничего не говорить и втихаря сделать аборт. Вот тут-то опять и явился Петр Вениаминович. Он рвал и метал! Он отчитывал меня, как школьницу, обвинял в легкомыслии, в безответственности, в эгоизме. Я злилась, кричала, оправдывалась. Он как-то вдруг стал спокоен и ласков. Он почти проворковал, я даже запомнила его слова в точности: «Девочка, выбор за тобой. Только за тобой. Я не могу тебя принудить. Но все же позволю себе намекнуть, что именно сейчас ты как никогда близка к исполнению своего предназначения. За сим позвольте откланяться». Он исчез, как обычно, а я утром сообщила своему мужчине о беременности. Он обрадовался, а я разрыдалась. Не хотела я ребенка. Мы поженились. Это был мой четвертый официальный брак. Свадьба была роскошная. Мне, конечно, смешно было в четвертый раз белое платье с фатой надевать, но Ромка настоял. Его Ромка зовут. А потом родилась Аришка. Я как ее впервые увидела, поняла, какая же я дура была. Я ее сразу полюбила, хоть и страшненькая она тогда была. Еще я тогда поняла, что такое настоящее творчество – родить ребенка – вроде дело нехитрое, но это истинное творчество: практически из ничего появляется новое существо, и ты к этому причастен. В ту мою первую ночь после рождения Аришки во сне ко мне снова явился Петр Вениаминович. Он даже не курил. Поцеловал мне руку, сказал: «Молодец, девочка, ты все сделала правильно. Будь счастлива!» – и исчез. Больше я его не видела. Портрет вот потом нарисовала… по памяти. Тебе первому все это рассказала. Не поверит ведь никто. За сумасшедшую примут.