Красота Поля была даже ярче красоты Розы. В Поле было какое-то особое достоинство и природное величие, свойственное кровным аристократам. Даже супруги Лупиас не могли не заметить, что их странный жилец даже своему чердаку способен придавать некое величие, точно какой-то принц крови, вынужденный скрывать свое происхождение.
Но принц был крайне жалок в эту минуту. Невзирая на отчаянную нищету, его одежда была подчеркнуто опрятна. Но в ней чувствовалась бедность, что стыдится самое себя, молчит и прячется от всех.
Панталоны, жилет и сюртук из черного драпа, основательно потертые, не в состоянии были защитить беднягу от поистине сибирского холода, что свирепствовал в тот день. Добавьте к этому наряду еще и светло-серую накидку, что была не толще паутины, и потому согревать никак не могла. Зато ботинки на нем были тщательно вычищены, но, увы, именно это обстоятельство и подчеркивало трагическое, поистине отчаянное положение финансов Поля.
Войдя, Поль швырнул на постель сверток белой бумаги, что держал под мышкой.
– Ничего! – произнес он с мрачной безнадежностью, – опять ничего!
Роза, подняв голову от карт, взглянула на него, и ее хорошенькое лицо стало злым.
– Что? – презрительно и удивленно спросила она. – Ничего?! И это после того, что ты говорил мне сегодня утром, уходя?
– Сегодня утром, Роза, я еще надеялся. Но меня обманули. Вернее, я сам обманулся. Поверил пустым обещаниям. У здешнего народа даже не хватает доброты прямо сказать «нет». Они выслушивают тебя с видом явного интереса, даже искренне сочувствуют. Но через минуту тут же о тебе забывают…
Воцарилось молчание. Поль был слишком удручен, чтобы заметить косой презрительный взгляд Розы. Этот вид наивного отчаяния вкупе с угрюмой покорностью судьбе особенно бесил ее.
– Нечего сказать, завидное теперь у нас положение, – заметила она наконец, – и что же дальше?
– Ах, я уже голову потерял…
– В таком случае пора положить этому конец. Вчера, когда тебя не было, здесь была эта противная Лупиас. Так вот она объявила, что, если в течение трех дней мы не внесем за квартиру требуемые одиннадцать франков, она нас непременно выгонит. Да, да, и она сделает это, мерзкая дрянь, только ради удовольствия видеть меня на мостовой, она ненавидит меня!
– Один во всем мире, без родственников, без друга, совсем один, – бормотал Поль.