– Вот вам моя рука, Самуил, и я отдаю ее вам не по необходимости, а по свободному влечению сердца. Я с радостью буду носить ваше кольцо как видимый знак данного слова.
Самуил поспешно вынул из кармана бумажник, достал из него кольца и, поцеловав, надел одно из них на палец Валерии.
– Этим кольцом, символом вечности, ты соединяешься со мной на всю жизнь, – сказал он глухим голосом, и глаза его сверкнули мрачным огнем. – Ты делаешь это добровольно; горе тебе, если когда-либо ты изменишь мне и нарушишь свою клятву!
– Самуил, вы меня оскорбляете таким подозрением. В свою очередь, я требую от вас такой же клятвы.
– Насчет моей верности, – ответил он, улыбаясь, – будьте спокойны, Валерия. Моя любовь не умрет, пока я жив.
– Отчего же вы, сомневаетесь в моей? Вы сегодня в воинственном настроении, Самуил. Сначала вы произнесли не особенно лестную для невесты речь, а теперь усомнились в моем слове.
– Вы правы, я неблагодарен и схожу с ума. Браните меня, фея, я это заслужил. Но вот уже два дня я нахожусь в нервном, тревожном достоянии и меня мучают печальные предчувствия, а все это следствие сна, не имеющего здравого смысла, но который, тем не менее, произвел на меня необычайное впечатление.
– Расскажите мне его, Самуил.
– Это было в среду вечером, – начал он. – Я вернулся от вас в самом хорошем настроении духа, лег в постель и, любуясь вашим портретом и мечтая о будущем счастье, заснул. Во сне я увидел себя с вами на прекрасном лугу, усыпанном цветами; мы шли спокойные и счастливые, направляясь к видневшейся вдали церкви.
Подойдя к храму, дверь которого была настежь открыта, я отпустил вашу руку и сказал: «До свидания, Валерия. Я пойду, окрещусь в купели, что стоит среди церкви; подождите меня у дверей». Вы согласились, и я вошел; но приближаясь к купели, я с удивлением увидел, что в ней не было воды и что возле меня, вместо священника, стоял молодой офицер замечательной красоты, блондин, как и вы, а его черные глаза с презрением были устремлены на меня. Небрежно сыпал он в купель целый дождь золотых и, указывая на них, говорил мне: «Крестись вот в этом».
Вне себя и ничего не понимая, я выбежал из церкви, чтобы спросить у вас, что это значит, но все изменилось. Я увидел перед собой улицу, переполненную народом и примыкающую к арене, где тоже теснилась толпа. Я не знал, как я очутился на золотой колеснице рядом с тем же офицером. Теперь он был одет в тогу и на голове его был лавровый венок, как у римских героев; на мне был такой же костюм, а в руках широкий меч, и я кричал изо всей силы: «Смерть христианам!» Произошло смятение, во время которого я убил несколько мужчин, женщин и детей. Среди них я вдруг наткнулся на вас, Валерия. На коленях, с распущенными волосами и помутившимся взглядом вы поднимали ко мне руки, сжимавшие крест; но упоенный бешенством и кровью, я крикнул: – «Умри!» и занес над вами оружие. В ту же минуту офицер бросился и схватил вас, а меня оттолкнул так сильно, что я упал навзничь. Когда я встал, совсем ошеломленный, то увидел, что я в саду моей загородной виллы в Пеште, возле довольно большого пруда. Я чувствовал себя дурно; в боку у меня была рана, из которой сочилась кровь, и она жгла меня как огонь. Вы стояли передо мной, Валерия, в подвенечном платье, но я знал, что вы выходите замуж не за меня, а за блондина в военной форме. Вы мне что-то говорили с выражением страдания на лице, но я ничего не слыхал; безумное бешенство кипело во мне, и чей-то насмешливый голос напевал ту арию из Лучии, которую я спел вам сегодня. Я чувствовал такую сильную боль в ране, что, казалось, с ума сойду и, схватив вас, кинулся с вами в пруд… В эту минуту раздался голос Рудольфа: «О, негодный убийца!» И я проснулся. Все тело мое было облито ледяным потом, а впечатление сна было так живо, что все еще, казалось, звучал голос Рудольфа, и я невольно дотронулся до бока, где продолжал чувствовать сильную боль. Минуту спустя я совершенно пришел в себя и понял, что это был сон, но всю ночь затем не мог сомкнуть глаз.