Клава, живя одна после двух бурных, коротких браков, вела довольно распущенный образ жизни. Вереница мужчин прошла через её одинокую спальню. и ни один из них не задержался надолго. Одинокая, неустроенная женщина начала потихоньку попивать, пребывая в полной уверенности, что никто не догадывается о её тайном пристрастии, хотя все соседи уже давно, шушукались за её спиной, то жалея, то осуждая непутёвую соседку. Вот и сейчас, в столь ранний час, от Клавы исходил довольно ощутимый запах дешёвого портвейна.
Вера Петровна, которая всегда держась в стороне и от Клавы и от всех остальных, почему-то вызывала прилив доверия у Клавы, хотя никогда её к этому не поощряла. Довольно часто под разными предлогами Клава забегала на минутку и в результате задерживалась и на две, а то и на все полчаса. Вера Петровна, из вежливости её выслушивая, всегда облегчённо вздыхала, закрывая за той дверь. Каждый раз она надеялась, что Клава больше не придёт, но та приходила снова и снова, не замечая вежливой отстранённости Веры Петровны.
Вот и сейчас, рыдая на её сухом плече, Клава ждала от слов поддержки, а та не могла себя заставить выдавить даже слово. Молчать больше было неловко, и Вера Петровна, запинаясь, пробормотала:
– Клавочка, ну что вы, успокойтесь.
Ей хотелось сейчас ударить эту несдержанную женщину, настолько неприятна была эта вынужденная близость.
Похлопав успокаивающе Клаву по плечу, она решительно отошла от неё и, облегчённо вздохнув, села на диван.
Та, неожиданно утратив опору, поникла ещё больше и, закрыв залитое слезами лицо руками, так и стояла, ссутулившись, рыдая в ладони.
Глядя на неё, Вера Петровна почувствовала вдруг жалость и, налив стакан воды, протянула Клаве.
– Ну, выпейте, станет легче.
Клава, всхлипывая и вытирая по-детски глаза кулаком, взяла, наконец, стакан, и жадно, громко глотая, почти залпом осушила его.
Вера Петровна почувствовала вдруг, что этот детский жест, лишённый взрослого притворства и желания выглядеть хорошо, неожиданно тронул её, напомнив сына. Не того сильного, жилистого и грубоватого мужчину, каким он был сейчас, а того маленького, уязвимого мальчика, которого она, наверное, недостаточно часто жалела, стараясь вырастить сильного мужчину.
Как часто, будучи малышом, он вот также смахивал слёзы кулаком, стоя перед ней, такой принципиальной и строгой матерью, не желающей ему потакать ни в чём, всё ещё надеясь на то, что его пожалеют и приласкают. Позже он уже разучился плакать и перестал ждать от неё ласки и понимания. Сын вырос сильным, таким, как она и хотела, но теперь она всё чаще и чаще с тоской думала , что упустила что-то в его воспитании, не научив сочувствию и любви.