Вздохнув и помянув недобрым словом про себя этого ненормального клиента, официант поспешил обслуживать других более располагающих к себе людей.
Этим же странным субъектом являлся мистер Бедфорд. Сейчас, в девять часов утра, он находился в своём любимом и притом одном из самых престижных кафе Нью-Йорка под названием «Тиссери». Само здание располагалось в «образовательном» центре города, поскольку на конце улицы, на пересечении с Бродвей стрит находилось несколько «золотых» учебных учреждений по разным специальностям в относительно небольшом расстоянии друг от друга. Своё прозвище они получили из-за стоимости обучения, как раз, поэтому учились в таких университетах в большей степени дети зажиточных граждан: бизнесменов, банкиров, предпринимателей и владельцев нефтяных и страховых компаний.
Кафе «Тиссери» выглядело совсем новым благодаря своей внутренней отделке и наружным стенам, сделанных из прозрачного материала, смеси стекла с цветной пластмассой. Благодаря этому посетители могли спокойно просматривать оживлённую улицу, что придавало уют. Внутри же всё было выполнено в городских традициях. Напольное покрытие графитового цвета отражало горевшие лампы на потолке схожего цвета. У входа стояла подзывающая к себе витрина с блюдами дня. В глубине помещения находилася барная стойка со всевозможными напитками, рядом артистично крутил и жонглировал бармен. Недалеко находилась ещё одна витрина с разделением питания на завтрак, обед и ужин. Здесь можно было увидеть практически всё: от домашней еды в виде французского круассана до традиционной нью-йоркской – в виде «омлета миллионера» с чёрной икрой. Без лишней роскоши и модерна, здесь присутствовали совсем обыкновенные, но в то же время по-простому элегантные деревянные стулья с металлическими ножками, расставленные вокруг круглых перламутрово-бежевых столиков. Во всём зале их было штук восемь, и все в данный момент они были заняты голодными посетителями, пришедшими сюда за своим завтраком.
За одним из таких столов и сидел тридцативосьмилетний мужчина, явно ожидая кого-то. Окончательно прогнав свою Музу, он решил переключиться на что-либо другое, дабы занять себя на ещё какое-то время. Кто-то бы назвал это состояние детской «егозой», но сам писатель привык называть это своеобразным «голодом», при котором всё его тело и душа изнемогало без дел, хоть даже совсем мелких и незначительных. Теперь же его объектом деятельности стали светло-зелёные квадратные салфетки, из которых он механично начал собирать различные оригами.