Полина - страница 32

Шрифт
Интервал



что тянет железных, алмазных, златых.


За встречу воистину я благодарен


чертятам иль Богу, иль людям, святым!



Глаза – паутина с зелёным раскрасом,


в какие по воле какой-то попал.


В их путах блестяще, тепло и прекрасно,


что выход уже не ищу, не искал…





Елене Тукаловой


Единый клубок


Оргазмы живущих, грехи неумерших,


допитая водка, избитый сосед,


заплатки и лоск на заношенной вещи,


старухи почти не включают уж свет,



скопления в трубах, кишках, на дорогах,


огромные стройки, рассохшийся стык,


две тысячи копий, пародий на Бога


и тысяч пятьсот непрочитанных книг,



лучи-метастазы, кусочки абортов,


в помойке разрезанный, новенький труп,


чины, будто скоп, поросячьи когорты,


карниз еле держит последний шуруп,



поток, распыление сущего бреда,


обильные свалки, ржавеющий лом,


собачьи, кошачьи и крысьи обеды


у морга и двух хирургий за углом,



попойки и драки, тюремные нары,


разводы, сироты, родительский плач,


бордель и кабак – так привычная пара,


сырые фундаменты, сдувшийся мяч,



больные хрущёвки с решётками в окнах,


везде очаги отуплённых, немых,


везде вереницы обиженных, потных,


везде караваны несчастных и злых,



холёные лица с безделием пальцев,


кудряшки и глади на каждом лобке…


Мой город рабов, но нарядных старальцев,


в едином и грязном, побитом клубке…


Ротик-котик


Ночами вдыхаю чернеющий воздух,


разбавленный ветром и запахом шин.


Матрас придавив засыпающим ростом,


вплываю в дремоту под сотней лучин.



Вбираю тоску остывающей мути,


опять пополняя души закрома,


что полные грустью, обиженной крутью,


в какой недовольствий блокноты, тома.



Но всё же в грудине хранится приятье -


та память, что греет меня в темноте…


Вторая подушка в надёжных объятьях,


какие мечтают весь год о тебе…





Просвириной Маше


Волшебная синева


Имея всемерный, преангельский взор,


который зову я небесною призмой,


она так чудесно взглянула в упор,


и вмиг изгнала все мои демонизмы.



И вдруг осветила душевный подвал,


открыла чердак и иные границы.


Минуя разрушенный, тучный развал,


на волю отправились личные птицы.



Весна, бушевавшая в людях, миру,


внеслась и в меня, забурлила, запела!


Казалось, все краски и звуки вберу,


взорвусь стихотворно, оставшись всецелым.



И так всё случилось, внезапно, светло!


Как будто сюжет к ликованью, для сказок.


От стройности мягкой поныне тепло


и пьяно от двух понимающих глазок.



О ней всё в записках своих сохраню.