Уже сидя за рулем трапа, убранного для такого случая цветами и коврами, я узнал, что оказывается Филумбриджу присвоили статус «добровольно присоединившейся территории», и, теперь, к нам прибывает генеральный консул аж с самой Земли. Никто толком не знал, как его встречать, но на всякий случай все разоделись, приготовили банкетный зал, запаслись отчетами о проделанной за истекший год работе. Директор ртутного комбината Харви Шунбром отдал под аппартаменты консула свой летний домик. В скором времени на поле приземлился спускаемый модуль со звездолета, который парил высоко над нами. Когда пламя под дюзами опало, я подъехал к модулю. Отворился люк и по трапу спустились двое в скафандрах. Один из них, едва завидев меня, бросился мне на шею, набив мне при этом изрядную шишку на лбу стеклом своего гермошлема.
– Эдди! – закричал он. – Ты не узнаешь меня, старый кенарь?!
Как я мог не узнать его? С Бустиньелем Ламермуром мы учились на Альтаире и два года прожили в одной комнате. По числу двоек и прогулов он был вторым на факультете, ибо на первом месте неизменно шел ваш покорный слуга.
– Буст! – воскликнул я. – А ты какими судьбами?
– Два года коптил потолки в МИДе, а теперь вот забросили консулом на периферию. А ты здесь чем занимаешься?
– Сторожу порт. А еще выдаю багаж, проверяю и компостирую билеты …
– Чепуха_[ – засмеялся он. – Я подыщу тебе местечко получше. А, пока, познакомься, мой секретарь Конститусьон Слависски.
Можно, просто, Конни, – сказала второй космонавт и протянула мне ладошку.
Это была девушка, и притом прелестная, насколько позволял разглядеть скафандр. А мне достаточно было только взглянуть в ее бездонные синие глаза, увидеть ее милую застенчивую улыбку, разглядеть прядку пшеничных волос, выбившуюся из-под капюшона – и я сразу понял, кого ко мне столь долгие годы призывало мое поэтическое воображение.
Встреча получилась на славу, Шунбром произнес торжественную речь, которая была у него заготовлена с незапамятных времен и он угощал ею каждую комиссию. Стоит ли уточнять, что она была написана мной еще в годы студенческой юности и с тех пор не претерпела ни малейших изменений. Правы был древние итальянцы, говоря, что «ars longa vita brevis*”.
Буст в свою очередь разразился полуторачасовой тирадой, в которой вкратце обрисовал жалкое существование нашей планеты в качестве колонии и восхитительное будущее, которое сулит ей присоединение к Интерспейсу. Правда, он постоянно вместо Филумбриджа называл какой-то Куфорньенг и нас упорно продолжал именовать куфырнианами, но все делали вид, что не замечают этого. Потом был банкет и танцы, на которых все веселились от души. Конни очаровала все мужское население бывшей колонии, страдавшей от недостатка женского общества. Я, стоя в уголке, любовался тем, как она исполняла все эти новомодные танцы, которые теперь считаются чопорными, но мой старик полагал их верхом разврата. И тогда я впервые за всю жизнь пожалел, что так и не научился танцевать.