дождей с согревшихся вершин.
И лишь ладони елей хмурых
сметали щёткою те лбы
уснувших, каменных и юных,
кого сковали смирно льды.
Кто приютился под мехами
с зимы до тающей весны
убито, сонно ль затухая,
придя от Волги иль Десны.
Тех, что приня?ли жар чужбины,
глотая камни мёртвым ртом,
иль оседлавши воздух мины,
летели в небо, павши льдом.
Тёмный лес
В сыром просторе гущи,
что смоли злой черней
и тучи грязной пуще,
бреду в ночи ничьей.
Рыча и злом пылая,
и дум струня тесьму,
боль выкричать желаю
в просторие и тьму.
Темь угольна от криков,
плевков из душ и ртов.
И нет просвета, блика
средь смуглых холодов.
И щётки трав мозолят.
А сети веток ждут,
и странников неволят,
на части мелко рвут.
Стволы – колонны с пухом,
что примут и мой крик, -
лишённы дум и слуха.
От ягод лес отвык.
И всё вокруг смиренно,
и птиц оглохших нет.
Всё вымещу рефренно,
и снова будет свет!
Обнятый
Обнята ладонью ладонь
в присутствии кофе и мяты.
И сумрак светлее на тон,
когда ты, январская, рядом,
смолкает мой изверг цепной,
и ширит улыбка просторы.
Мне легче быть с этой страной,
и гибнут все войны и споры,
когда ты тихонько со мной;
крылатей спине, моим стро?кам,
светлее и в роще смурно?й,
вне грусти я, злобы, порока.
Твой волос касается плеч
и щёк моих так интересно,
как райские травы. А речь
колышется снежною песней.
Присутствуй и веруй в меня,
счищая всю сажу и тучи,
остылость на радость меняй, -
мир нового Бога получит.
Панковой Катюше
Отец
Уж чистый стол, по рангу вещи,
ни стука двери иль шагов,
вода напрасная не хлещет,
и нет в углах чужих богов.
Желанный мир, покой и диво:
на скатерть крохи не кладут,
лежат все линии не криво,
на месте каждый атрибут.
Никто не спорит, зря не ходит,
впуская в хату мошкару;
и не сбегает от работы,
что всех важней была в миру.
Глянь, не мешает шагу мусор,
и не прилипла к плитам гарь.
Но замок пуст, и нет обузы.
И ты над этим ныне царь!
Шаманка
Наряды радужнее радуг.
Ты, будто тождество небес
в живом играющем обряде,
каким костёр дивится, лес.
Витою лентою танцуешь,
и птичьим хором и травой
ты правишь, бурею ли дуешь,
творя добро и зло собой.
Вершишь и правдою, и лихом
дела и таинства, дрожа.
Меняешь песни, маски лика,
молясь за свет и урожай.
Кидаешь в небо искры, вспышки,
что плавят ночью облака.
Боятся боги. Племя дышит
над зельем с трав и молока.
И даже мир, любую душу
готова в жертву ты отдать,