– Планируете ли вы обыграть Ди или уйдёте сразу? – шепнул мне Алавердян, садясь по левую руку от меня.
Его лицо было настороженно-удивлённым.
– Mochiron, – заявила победоносно американка и оглядела зал, остановившись на Снорри, Ахмаде и пане Шнейдермане.
– Цикаво, – пробормотал украинский патриот и обвёл рукой границы своих владений.
На его стороне теперь сидела замечательной красоты брюнетка со светло-карими кошачьими глазами. Даже не знаю, как это я не заметил её шагов. Дело ведь явно было не в толщине ковра, тогда в чём?
– C’e amor non e, che dunque? – сказала брюнетка приглушенным шелестящим голосом.
Если бы я был гадалкой, я бы говорил только так и не иначе.
Алиса напряглась и постаралась сделать вид, что выуживает секретную информацию из брюнеткиного бэкграунда. Да я и так это знал. Все знали. По-моему, «L» из слова «Welcome» включилась опять.
– Пиковый валет, новая колода, – небрежно произнесла Чермизинова.
– Да, – коротко отозвался я.
«L» мерцала зелёным светом.
– Скоро появится он, – настойчиво заговорил Ахмад, поглаживая смуглый подбородок. – И тогда мы узнаем, что там произошло в бухте Нанива.
– Быть может, на брегах Невы… – улыбнулся я.
– Нет, не так. «Где может быть, родились вы или блистали, мой читатель», – пробормотал Алавердян.
Американка тем временем настойчиво пыталась поймать взгляд Алисы, который рассеянно блуждал по залу, неожиданно ярко вспыхнувшему и осветившему самые тайные уголки, где уже стояли чернокожие официанты, нелепо наряженные в подобие шаровар. Свет, что самое интересное, шёл не от адски-отвратительного произведения искусства, а как будто появился из разлитого в воздухе неизвестного источника. Итальянская красавица тонула в нём, как в мадоннином нимбе; её тёмные волосы отсвечивали золотистыми бликами – как у всех порядочных флорентиек, в своё время делавших большую игру в герцогских спальнях. Даже звезда французского экрана стала другой – не такой… нежной. Если вы понимаете, о чём я.
– Сфумато, – тихо произнесла американка.
Её холодное вытянутое лицо зажглось внутренним воспоминанием, не таким интенсивным, как переходящие блики на жёстких средиземноморских волосах. Но… я почувствовал к ней симпатию и благодарно взглянул в эти серые глаза. Алиса поймала мой взгляд, и на мгновение – самую малость – её лицо перекосилось от плохо скрываемого раздражения. Ревность, дамы и господа, – это самое ужасное из всех чувств. Женщины могли бы добиться равенства с нами, как они это называют, хоть прямо сейчас, если бы они не испытывали друг к другу вот этого пустого непродуктивного чувства – вместо здорового восхищения, присвоения и преобладания. Но равенства между людьми нет, как нет равенства между моей неопытной в каруте рукой и цепкими, обезьяньими пальцами Ди.