– Не нужно так думать…
– Я бы желал быть другим, – перебил Владислав Романович, – но я не могу… счастлив ли я на своем пути? Промежутками да. Ведь в конце концов нам должно быть в радость собственное положение не так ли? Невзирая на мнение других, несмотря ни на что, а коль мне суждено быть сумасшедшим писателем не годным ни на какую другую работу, то так тому и быть.
– Зачем же ты так изводишь себя? – Взмолился Борис.
– Что есть я? – Серьезно задал вопрос Владислав Романович. – Я знаю, что я есть – гадкий утенок, клякса на бумаге, ошибка, которую нужно откорректировать, но откорректировать которую никак не возможно. Дети брат мой знают, как они появились на свет – я говорю про нежеланных детей и им приходиться нести этот крест на себе.
– Но даже если так, разве это не все равно? Родители не бросили тебя, они дали тебе все от себя зависящее.
– Кроме любви и сострадания. Для них ты хороший сын, и я не сомневаюсь в правильности их выбора, я люблю тебя брат и не посмею ревновать или ненавидеть тебя из-за своего несчастья, ты причина, по которой я все еще жив.
– Я не хочу, чтобы ты мучил себя… – Проговорил, едва сдерживая слезы Борис с поникшею головою.
– Прости меня брат. Знаешь… – усмехнулся Владислав Романович, – мне все чаще хочется пойти и извиниться перед родителями, подобно тому, как клякса извиняется перед пером. Виновны ли дети в том, что они выросли без крыльев и неминуемо сломали себе все кости свалившись с гнезда?
– Отец говорит, что еще не поздно устроить тебя к нему в мастерскую. – Задумчиво вспомнил Борис, отковыривая от смущения ногти.
– Ты не слушаешь меня брат и я не сержусь на тебя за это, прошло время всех обид и сетований, осталась лишь скорбь, которая как смола, оседает на дне бочки. Этот мир так же глух ко мне, как и я к нему, больно впервой сознавать что тебя не понимают родные сердцу люди, но, когда ничто не способно понять тебя, приходиться с этим мириться.
Борис несмотря на всю доброжелательность к брату не мог примерить на себя непосильную ношу, которую нес на себе Владислав Романович, не жалуясь и не перекладывая ее на других. Их разговор из раза в раз повторялся – лишь слова несколько отличались от тех слов что были сказаны ранее. Какими бы доводами они ни обладали, все было тщетно и падало в пропасть, пребывавшую между ними, которая несомненно все поглощала. Борис не мог понять Владислава Романовича, а Владислав Романович хоть и понимал Бориса, все равно не мог понять самого себя. Эти беседы как правило занимали много времени, но пользы от них не было никакой.