«Кто тебя обидел, Лиза? Чего тебе хочется, Лиза? Почему ты плачешь?» – вела она внутренний диалог.
«Я не знаю. Меня одолевает «слезный ступор» – так она определяла свой припадок. И добавляла про себя: «Как жаль, что, спрыгнув с третьего этажа, не получится разбиться насмерть! Только покалечусь».
С детьми Лиза не играла, но все же заботилась о них. Следила за тем, чтобы они не болели, были вовремя накормлены и нормально одеты. Чтобы соседи и воспитатели в садике могли сказать про нее: «приличная женщина и хорошая мать».
В моменты прилива энергии, которые отдаленно напоминали вдохновение, она бралась за швейную машинку и тогда квартира оживала. Стук механизма напоминал биение здорового сердца, словно бегун мчался к своей цели. И этот звук ненадолго придавал бодрости тому потухшему существу, звавшемуся Лизой. Но чаще она садилась за рабочий стол из чувства ответственности за детей – чтобы сшить заказанные наряды и немного заработать. Особенно плодотворными днями были праздники. Так, перед новым годом квартиру заваливали голубые и красные ткани, мишура и блестяшки. А летом – перед выпускными – на глаза попадалось все что угодно – от нежных пастельных оттенков, которые подчеркивали непорочность вчерашних школьниц, до ярких леопардовых, выпячивавших их готовность к взрослой жизни.
Лиза никогда не осуждала ни один из выборов девочек, а лишь подмечала особенности фигуры, разрезы глаз и длину волос, предлагая фактуры тканей и модели, которые бы отражали их внутренний мир. Скользкий атлас или шероховатый хлопок, прохлада или тепло, призыв или защита. Единственное, чего еще не потеряла Лиза – это профессиональный нюх на ощущение, которое ткань транслирует через кожу внутрь хозяйки, а та выплескивает его обратно наружу через взгляд и некий невидимый женский вайб. Однако, судя по тому, что машинка была запечатана и стояла в углу, к ней давно не прикасались.