И откуда не возьмись, целыми ватагами – словно как по команде, отовсюду стали выползать мертвецы – один другого краше: кто-то как белый скелет, кто-то с ещё разъедаемой червями плотью, а кто-то – так совсем свеженький.
Здесь даже было немало Витиных знакомцев: вот в мощах того патлатого трупака без труда узнавался Гэндальф – старый, олдовый3 металлист. У него даже был свой метал-ансамбль – Vurdalak. Гэндальф когда-то работал на стройке и упал с подъёмного крана. Вон – дядя Володя Сивоконь, а тот долговязый в крутом розовом пиджаке – это никто иной, как Иван Кожемяка – при жизни он активно занимался рэкетом, ездил на разборки, сидел в тюрьме и шмалял4 из волыны5. Вон – батин шурин, вон – Андрюхин батя, а по чёрной рясе сразу угадывается наш прежний священник Никодим.
– Ну, кто это тут безобразит?! – спросила выползавшая из-под бугорка землячка.
– Вить, ты чё? Мудак что-ли? – процедил дядя Володя.
– Рок-н-ролл, бля!, – сложив пальцы в козу просипел Гэндальф.
– Я его, суку, на части разорву! На кичу посажу щегла! – заголосил Кожемяка.
Вскоре поднялся неодобрительный ропот и мёртвые, медленно хватая руками воздух, приближались к юноше.
Акакий картинно поднял руки вверх, призывая усопших не спешить с расправой: «Не горячитесь, товарищи, не горячитесь! Не пристало нам – мертвякам, поднимать такой Содом. Перед нами – Вечность, нам следует быть выше всего этого».
– Конечно! Чего всем кладбищем из-за салаги беспокоиться? Ешь его, Акакий!
– Да я о том же! Из-за чего сыр бор-то? Из-за какого-то юнца безусого? – продолжал Акакий.
– Какое беззаконие! Что за безобразие? Чей это внук!? – волновались мертвецы.
Никодим неуклюжей походкой, в износках поповской рясы, гремя толстенной золотой цепугой с увесистым крестом наперевес, приковылял к Виктору вплотную и стал тщательно цедить его пустыми впадинами глаз: «Уж я то знаю, что это за гусь! По запаху чую! Эдакий смрад я ни с чем не перепутаю! По венам по его, по жилам, течёт треклятая кровь Амораловых! Будешь держать ответ, сукин сын, за всё племя!»
– Посадите белу птицу на перо! – осклабившись проревел разъярённый Кожемяка.
– А ну его, ребяты, на запчасти! На запчасти! – бушевали мертвяки.
– Ну, не перестало нам, усопшим, так шуметь, – спокойно продолжил Акакий. – Ну мы же все – земляки, соседи, а старожилы уж как лет триста друг дружку знают, как облупленных, и, почти все – приходимся роднёй!