– Не знаю, но это самогон, не тот, что я ироду даю, – старуха, как и внучка склонилась над загадочной жидкостью, – Для помина – самое то, – неуверенно сообщила Иванна.
Они с внучкой одновременно друг на друга скосили глаза и весело рассмеялись.
– Кутью бы ещё, – вспомнила Александра, – Кутьи бы надо. Без неё не тот помин будет, – сказала, будто хорошо разбирается в помине. Она точно, конечно, ничего не знала, да и годы коммунистической веры взяли своё. Но ей не хотелось ударить в грязь лицом перед внучкой.
В доме нашлись рис и гречка, Иванна сварила их и добавила опять яблок и последнего, должно быть, в этом году редиса, в дело пошли и остатки оттаявшего от банки мёда.
Обе сели за стол. Выпили. Вале разрешено было только пригубить. Иванна и сама была не в восторге от бурды собственного изготовления и сама пригубила только раз. На столе третьим стоял большой стакан, наполненный до краёв самогонной бурдой, поверх лежала корочка хлеба. Кутья и блины были несказанно лучше. На них обе накинулись не то, что с жадностью, скорее, с жадным голодным любопытством.
– Кутья покойникам идёт, – вспоминала Иванна, – Мы их кровь, – ей даже в голову не могло прийти, что они кого-то другого поминают: мать, образ матери стоял перед её глазами, и она пила и ела за неё и для неё, – Чем больше мы едим, тем больше им там, на том свете. Рядом со стаканом на столе лежали пять блинов и большая тарелка кутьи. Иванна плохо разбиралась в обрядах, но её честная душа требовала дать покойникам достойную долю.
Для Вали всё было иначе. Она думала об утренней потусторонней гостье и не думала о ней. Она, словно впервые, пробовала блины. У них был необычайный сливочный вкус. Они словно таяли тёплым, чуть тяжёлым облаком на языке. Они были настолько хороши, что хотелось проглотить их, почти не разжёвывая. Но осторожной, неизбалованной жизнью Вале, нравилось долго держать блины на языке, вдыхать их пьянящий сливочный аромат, слегка раздавливать языком нежное блинное тесто и просто ощущать, просто наслаждаться тем, что есть утро, нагретые солнцем доски, запах блинов и бабушка с особым её запахом огорода, тёплых рук и строгой нежности, идущей от самого сердца.
Ели они преимущественно молча. Каждая думала о своём. Александре в голову даже не приходило вспомнить, как звали её мать. Разум Саши Егоровой осторожно ускользал, обходил этот подводный камень памяти. Она вспоминала короткие моменты, которые подёрнулись дымкой прошедших лет. Голос, блестящие волосы, но уже с проседью, руки, какие-то фразы, какие-то шаги и бег навстречу друг-другу, возню на заднем дворе. Когда то всё было? Недавно вроде, но почему так давно? А если давно, почему сердце так сильно болит? Почему время не лечит?