– Он сказал, что я не умею рисовать! – Костя в сердцах смахнул со стола и свой рисунок и фломастеры. Фломастеры с дробным стуком упали на пол и покатились.
– Не умею лисовать! – подхватила ревмя ревущая Варенька. Ее голос давил на уши и резал их.
– Ты так сказал?! – спросила жена и повторила, делая паузу после каждого слова, словно вколачивая их. – Ты… так… сказал?! – Ее глаза заполыхали белым пламенем привычного каждодневного бешенства.
– Да ничего я не говорил, – Саморядова словно приперли к стенке.
– Говорил! Говорил! – Костя бросил взгляд на отца и опять уронил голову на руки.
– Да я же шутил, – взгляд Саморядова заметался между женой, сыном и дочерью.
– Нет бы, на работу нормальную устроиться. А то только пьешь и нервы треплешь, – стала добивать криком жена.
– О, господи… – Саморядов схватился за голову и вышел из комнаты. В прихожей дрожащая рука не попадала в рукав куртки, нога не лезла в ботинок. – Где ложечка? – Ложечка как назло куда-то запропастилась. Наверно, опять Варенька ее заиграла.
– Ты куда? – спросила жена под аккомпанемент отчаянного истеричного рева из дальней комнаты.
– На работу устраиваться, – сказал Саморядов, возясь с ботинками. Он тяжело дышал и сопел, словно поднимался по лестнице на девятый этаж.
– Вот только посмей напиться, – предупредила жена.
– А то что?
– Вот только посмей, – приглушенным голосом сказала жена и прокричала. – Варя прекрати! – И Варя прекратила, словно ее выключили. Разогнувшись, Саморядов с вызовом посмотрел в белые глаза-расщелины.
– Как же я тебя ненавижу, – сказала жена. «И я тебя очень люблю», – подумал Саморядов, выходя на лестничную площадку.
Саморядов вернулся на Московскую. Ее шлифовали прохожие. Над ними висели гирлянды похожие на рыбацкую сеть. Ветер трепал рекламную растяжку. В драмтеатре ожидалась интригующая комедия. В ролях сплошь народные артисты. Луна была бледной и невзрачной, как призрак. В сквере за фонтаном механическая кукушка меланхолично прокуковала шесть раз. У по-детски разрисованного забора тот же патлатый парень, в черном пальто, все так же бренчал на гитаре и пел все ту же песню. Но теперь другая девушка доставала прохожих. У нее была синяя челка и чем-то отуманенные глаза. В руке она держала, точно поднос, перевернутую ковбойскую черную шляпу. С медленной улыбкой она тягуче выговорила: