Чуть ли не всю следующую декаду в меню была рыба. Сырая, иногда вареная, но обязательно с чешуей, плавниками и потрохами. Иногда к ней добавляли склизкую белую кашу. Тем не менее, даже последняя была вкуснее. Добрый лекарь Штольц – худощавый мужчина немного за пятьдесят – пару раз выдал пилюли от живота, но помогали они слабо. Еще два раза дали «похлебку из помоев», как ее ненавязчиво обозвала Чака.
Я поспешила с выводами, думая, что это похоже на тюрьму. Нет. В тюрьме, как наперебой рассказывали мне некоторые из матросов, уклад совсем другой. Есть более значимые заключенные, от слова которых зависит многое, даже жизни сокамерников. Есть определенные привилегии, поскольку у такого вожака на свободе может оставаться куда больше знакомых, чем вся численность городской стражи. И, чтоб избежать бунтов, им обычно делают некоторые… послабления.
Разрешают передавать письма (а если и не разрешают, ушлые узники пользуются чем угодно, от ниток, продернутых снаружи камер, до наглых крыс), небольшие посылки, даже книги. Конечно, библиотеки при тюрьмах никто держать не будет, однако те немногие фолианты, что попадают в руки кандальников, затираются до дыр.
У нас все просто – никаких послаблений. Типичные рабские бараки. Хотя… у меня не так много опыта, чтоб судить о «типичности».
Бои на палках хоть как-то приукрашивают сонную обыденность, на все выходки во время них стражники смотрят сквозь пальцы. Главное, чтобы убивать друг друга не начали. Еще мы играем в «солому». Это как в камни, только камней в камере явно нехватка. За исключением тех, из которых сложены стены. Поэтому используем соломинку, разорванную на мелкие куски – кто заберет последнюю из пяти рядов по пять, имея возможность за раз брать от одной до трех, тот и проиграл. Играем на скудную пайку или просто так.
Кроме того, раз в несколько дней нас забирают на работы. Это может быть каменоломня, хлев, или конюшня: работа всегда либо тяжелая, либо грязная, а чаще всего – и то и другое одновременно.