А вот Юрка неожиданно удивил, однажды сказав, что до всех этих «высоколобых» споров, ему нет никакого дела, и он готов согласиться с любым названием, лишь бы от всего этого, ему самому, была польза.
– И, вообще, еще не понятно, чья возьмет, – разоткровенничался друг.
– Что ты имеешь в виду?
– Не понимаю.
– Сейчас у нас 2030 год. Так?
Никита кивнул.
– Сколько ему еще осталось?
– Кому?
– Сам знаешь, кому!
Юрка и бросил взгляд в угол учебной аудитории, где привычно светился голубой огонек видеокамеры.
– Ну, еще лет пять или шесть?
Никита понял, о ком говорит друг.
– А дальше?
– Что дальше?
– Вот и я спрашиваю, что будет дальше?
– Не знаю.
– И я не знаю, – Юрка изобразил задумчивую гримасу. – Только знаю, что никто никому ничего так просто не отдаст. Верно?
Никита молчал. Политика его никогда не интересовала, и, как он думал, Юрку тоже. Да, видно, ошибся. Оказывается, товарищ о ней думал не меньше, чем о катехизисе.
– А раз так, значит, будет новая…
Юрка замолчал, предлагая другу самому подобрать нужное слово.
– … революция?
Друг хмыкнул и поправил пояс на подряснике.
– Ну, вот и подумай! Впишешься за Вятку, а к власти придут коммунисты и сразу это тебе припомнят. Так надо ли, не знаю броду, соваться в воду?
В глазах товарища блеснул хитрый огонек.
– Хлынов, Вятка, Киров. Да какая разница! С какой курицы бульон жирнее, та и лучше. Что тут непонятного?
Собственно, в этом был весь Юрка, который родился и вырос далеко от областной столицы, в одном из дышащих на ладан северных поселков, и потому на родной для Никиты город смотрел прагматично. Как смотрит крестьянин, что привез на рынок свой товар: если его купят – значит, и город хорош, и жители хороши, а не купят – да, ну их в баню!
В итоге, прожив в областном центре несколько лет, Юрка так и не обзавелся в нем любимыми местами, не прикипел к нему сердцем. В отличие от Никиты, который, казалось, наизусть, как «Отче наш», знал каждый квартал. Особенно в самой старой, прибрежной части, стиснутой с двух сторон глубокими оврагами с такой силой, что она была похожа на огромную подушку, взбитую чей-то сильной и уверенной рукой.
Четыре на пять – двадцать кварталов. Было время, когда весь город, в те годы называвшийся Хлыновым, умещался на этом пятачке. Почему-то с детства, сколько помнил себя Никита, его тянуло именно сюда. Пройтись по набережной, которая еще помнила разрушенные храмы. Полюбоваться с высокого берега бескрайними просторами, за которые город так и не решился шагнуть. Весело сбежать по улице Казанской к Трифонову монастырю. Сделать круг по Монастырской слободке, завернуть на Кикиморскую гору, с которой в погожий день можно увидеть устье Никульчинки. Спуститься с нее к Засорному оврагу и старым кузням, чтобы затем по Царевской снова подняться на главный городской холм. Пересечь Спасскую, Преображенскую и Пятницкую улицы с такими древними и близкими сердцу названиями. Свернуть у старой Устюжской часовни к Александровскому саду и до вечера бродить по его аллеям. Пока колокол Кафедрального собора не возвестит о вечерней службе.