От казармы старый десятник повёл шавок не к стене, а к центральным улицам. Там здания жались друг к другу каменными боками, чуть нависая над мощёной дорогой плотным рядом, а между ними иногда встречались тёмные переулки, где хозяева ставили пристройки и оставляли то, что было не так ценно, чтобы тащить в дом. Сынка, слишком поражённый происходящим, на бегу спросил у одного из тех, с кем ему довелось познакомиться несколько дней назад:
– Почему не к стенам?
– Ворота, – ответил ему Кривой и сплюнул. – Пробили.
Барсиф едва не свалился на месте. Он всегда считал: если Сен-Сфета попадет в осаду, то всё произойдёт иначе. Будут стены и защита, толпа лучников, а враг окажется неспособен заполучить победу. Но сейчас наёмники уже были в городе. И нет ничего между Барсифом и ими кроме домов с безоружными горожанами и его собственной сабли.
Сынка не боялся. Но нечто жуткое нависало над ним, когда он на мгновение закрывал глаза. Это чувство настигало шавку и топило в себе. Парень понял, что приближается к банальной истерике, за которую презирал мачеху. На счастье, рядом был Кривой, подающий пример хладнокровия.
Десяток встал в одном из переулков. Они зашли за угол дома и старались спрятаться за выступами, в нишах, за ящиками, за топняками и хлипкими пристройками. Командир чего-то ждал, напряженно вглядываясь в пустоту улицы.
Бои проводили просто. Сидели в темноте и атаковали со всех сторон маленькие отряды. Оказалось, в десятке только половина знала, что делать, когда сабля оказывалась у шеи врага. Барсиф оказался в числе тех, кто смог выйти из нескольких схваток победителем, но впервые видел кровь на своём оружии. Он старался об этом не думать и полностью поддаться чувству, что вкладывало силу в его руку и злобу в сердце. Разум Барсифа словно в разы уменьшился и в него не попадали никакие иные мысли кроме как о настоящем.
Сынка стал терять счёт времени в сумерках. Казалось, солнце никогда не встанет и так и останется за Южными холмами. И шавки навечно замрут в этих переулках ожидая возможность пустить кровь: в какой-то безболезненной агонии, бессмысленной и неотвратимой. Барсиф боялся, что раз бои всё ещё идут, то защитники города проигрывают. Он готов был скулить от отчаянья, лишь бы только тишина переулка, где его десяток устроил очередную засаду, перестала его давить.