Стоят оба торжественно строгие и серьезные, слушают напутствие молодоженам и, глядя на большой блестящий алюминиевый поднос, затаив дыхание, ждут, когда сверкающие на нем большие золотые обручальные кольца будут одевать друг другу под восторженные взгляды друзей, подруг, родных и близких.
–Какая красота, какая прелесть! – улыбнулась Ирина своим нежным и осторожным мечтам. И размечталась. И ясно, и четко, сквозь охватившую ее в мягком кресле автобуса легкую дремоту, услышала такой приятный, такой ласковый и такой звонкий, как настоящий колокольчик любимый детский голосок, исходящий откуда-то изнутри, от самого сердца:
– Мама, как я тебя люблю!
– Эй, ты, дуррра, вставай! – чья-то грубая костлявая рука впилась в ее плечо и трясет его.
–Что такое? – спросила она, возвращаясь из мира грез и мечтаний в этот шумный и пыльный районный ПАЗик. взглянув в проход.
– Уберите руку, мужчина. – брезгливо поморщилась она, увидев стоящего рядом старика, худого, морщинистого, противного, с казалось, все сто лет нестрижеными, бровями, нависшими над глубокими бесцветными маленькими глазками.
–А ресницы, как у свиньи, маленькие, короткие, редкие и рыжие, – подумалось ей с беззлобной иронией.
–Уберите руку, мужчина, – настойчиво повторила она, стукнув по этой костлявой и белой как у мертвеца руке.
– Ух, – закричал на весь автобус старик – ты еще и дерешься. Стерва старая.
– Почему стерва? Почему старая? – не понимает Ирина.
– Да как тебе не стыдно! – продолжал кричать еще громче старик. Да так громко, что даже водитель, сквозь шум старого двигателя услышал и оглянулся.
– Ты где сидишь, дура? – прошамкал, стараясь как можно громче, своим беззубым ртом старик. – Ты где сидишь?
Ирина подняла глаза. Переднее сиденье. Написано: «Для пассажиров с детьми и инвалидов".