Отец был строже матери, и методы воспитания у него свои были. Помнит Коля, как однажды в пору сенокоса метали стог. Отец стоял наверху, старшие подавали ему вилами сено, младшие подгребали остатки. Отец уронил вилы на землю:
– Коля, вилы подай!
– А чё не Ваня?
– Ты подай!
– А чё не Вера?
– Подай, я говорю!
– А кабы ты сам слез! Некогда мне, вишь, сено подгребаю.
На том разговор и закончился. Кто – то из старших вилы подал. В ужин, после щей, мать из печки пареную морковь достала. Дети её за лакомство почитали. Отец чугунок принял сам и стал по кругу каждому едоку порцию выдавать. Колю обошёл.
– Папа, а мне?
– Тебе нету сегодня! Ване надо, Тане надо, Вере надо, Тоне, Васютке с Марийкой надо, и я морковку люблю.
Хоть и мал был Коля, да всё понял!
Уже учителем, столкнувшись с проблемами воспитания, Николай не раз вспоминал своих родителей. Как могли они, с грехом пополам умевшие читать, создать
в семье атмосферу всеобщей любви и всеобщего долга?
Наверное, потому, что сами до самых последних дней жили в ладу и согласии друг с другом, жили в труде, жили просто и бесхитростно, находя отраду в детях, словно бы растворившись в них, и их методы воспитания тоже были простыми, немудрёными…
Проснувшись утром, Николай застал бодрствующим не только Евсеича, но и Никиту. Тот, прижавшись вплотную к стене вагона, не отрываясь, глядел в узкую щель между плохо подогнанными или уже рассохшимися досками.
– Никита, застудишься, – предупредил Николай. – На ходу ишь как свищет!
– Он с самого рассвета так сидит, – подал голос Евсеич. – К своей станции подъезжает. Сегодня дома будет,
с мамкой увидится.
– Может, и не успею добраться, разве какая оказия. До нашей деревни от станции почти пятнадцать километров, а если на этой станции состав не остановится, то
и всех пятьдесят будет.
– Остановится, не переживай! Я у бригадира спрашивал, – успокоил Евсеич. – Часа через полтора должны быть на месте, если встречных не будет. Давай – ка, сынок, потихоньку к выходу двигай, остановка совсем чутейная будет, на минутку.
Евсеич с Николаем, поддерживая Никиту с двух сторон, помогли добраться поближе к двери. Неугомонный Пётр, не успев открыть глаза, с ходу оценил обстановку:
– Глядите – ка, Никитка наш до дома доехал! Счастливый!
Никита молчал. Тревога и растерянность так и не исчезли с худого мальчишеского лица. Ни малейшего проблеска радости от ожидания встречи не промелькнуло