Десять минут назад Малик позвонил и сообщил, что ему удалось договориться с Андрэем, с человеком, которого он должен был нарисовать. Он радовался тому, что сможет наконец приступить к работе, но что-то грызло изнутри.
Хотелось пить.
Он вздрогнул, когда трель домофона разлилась по квартире, и пошёл открывать.
– А?
– Реклама, – раздался незнакомый молодой голос.
– К – какая реклама?
– Интернета.
– Мне?
– Нет, просто листовки по ящикам разложить.
Хан недоумённо почесал затылок.
– Ну заходи.
Разочарованный, вернулся к созерцанию картины. Вдруг понял, что ухо в этой перспективе выглядит странно оттопыренным и портит всю композицию. Да и вообще контур лица следовало бы подправить…
Резко зазвенело в голове. Он опустил голову и стал массажировать шею, восстанавливая кровоток. Хотелось пить. Пальцы левой руки ещё плохо слушались. Ангел с картины недовольно скалился. Хотелось пить.
Стук в дверь. Костя подпрыгнул на стуле.
«А это кто?»
Встал, подошёл к двери.
– Костя, открывай!
Искажённый линзой Малик стоял в подъезде и пытался докричаться. Позади него, опёршись на стену, покачивался человек, при взгляде на которого у Хана снова зазвенело в ушах.
– Привет, Костя. Я уж испугался.
– Привет, Малик, – он пожал ему руку. Повернулся к его спутнику. – Здравствуйте…
– Андрэй. Через «э».
Хан поймал его неуклюже вытянутую, впустую шарящую в воздухе руку, стиснул в ладонях.
– Проходите, проходите.
Слепец побрёл по коридору, поддерживаемый с двух сторон. Сморщил лоб.
– Как ты сказал? Малик?
– У меня много имен, – уклончиво отозвался Бродяга.
Костя не понял, о чём идёт речь, но промолчал, подставил табуретку и помог натурщику на ней разместиться. Тот облегчённо выдохнул.
– Ну… погнали, чё.
– Всё готово, Костя? – уточнил Малик.
– Да, да, сейчас.
Хан принёс второй стул с кухни и устроился на нём. Нервно облизал губы.
– Андрэй, верно?
– Можно Рэй, – кивнул он.
– Хорошо, Рэй. Нужно будет немного посидеть неподвижно. Скажешь, когда устанешь.
* * *
Ночь настала резко, за считанные минуты серый осенний день сменился сырым прохладным вечером. На кухне, в тусклом свете лампочки, этот вечер заползал в сердце, наполнял душу полубезумной горячечной хмарью.
Хотелось пить.
Рэй осторожно поднёс ко рту ложку с рисом – паби мури[12], как называл его Хан. Проглотил, запил горячим густым чаем.