Сожалел я о ней только во время особенно оживлённых лекций по истории. Преподаватель давал материал не по учебнику и спрашивал именно то, что диктовал, поэтому приходилось очень быстро конспектировать за ним. К середине третьего года обучения я возненавидел историю. Преподаватель объявил о том, что мы уже достаточно взрослые чтобы искать информацию самостоятельно и провести эксперимент: теперь мы сами должны были приготовить темы и рассказывать их в классе. Самой активной оказалась Ванда. Она брала новые темы при каждой удобной возможности, выходила к доске, и мы переглядывались. Точнее, это она смотрела на меня, а я лишь изредка поднимал взгляд чтобы удостовериться: да, она смотрит на меня. Может это было лишь совпадением и наши взгляды встречались так удачно, но в какой-то момент Ванда просто обратилась ко мне. Впервые после нескольких лет полного игнорирования.
– Клод, может тебе уйти если не интересно? – предложила она с явной издёвкой в голосе. В этот момент мне показалось, что я физически ощущаю чужие взгляды на себе как множество холодных и тонких игл, касающихся моей кожи.
– С чего ты взяла? – ответил я вопросом на вопрос, всё так же не поднимая на неё взгляда.
– Ты не смотришь на меня. – несколько растерянно заметила Ванда, но тут же более уверенно заявила, – Витаешь в облаках?
По кабинету прошёл тихий смешок из-за созвучия моего имени с облаками. Было немного страшно отвечать. Мне казалось, что я не найду, как выйти из этой неловкой ситуации так, чтобы не стать ещё большим посмешищем.
– Я слушаю. – это была неловкая попытка оправдаться, – Как видишь, я не глухонемой и мне не нужно смотреть на тебя чтобы понять, о чём ты говоришь.
Но почему-то мне показалось этого мало, и я решил подчеркнуть своё равнодушие по отношению к Ванде, словно не сделай этого, окружающие решат, что я испытываю к ней симпатию. Испытывал. Но был совершенно не готов признаться на весь класс в собственных чувствах, пускай уже и прошлых.
– К тому же, – начал я, наконец подняв взгляд на Ванду, – вид не такой уж и занимательный чтобы им любоваться.
На какой-то момент на лице Ванды проскочило странное выражение. Она отвернулась и как ни в чём ни бывало, продолжила рассказ. Я почувствовал себя победителем, но это чувство не приносило удовольствия, а какой-то мерзкий осадок от собственных слов тянул меня вниз. Я пытался сконцентрироваться на истории, но мысли возвращались к собственным словам. Они повторялись вновь и вновь в моей голове и каждый раз звучали всё более мерзко и самодовольно. В какой-то момент, сидящий сзади легко толкнул меня в плечо и негромко сказал: «ты реально жжёшь, Хаггингтон». Я даже не дёрнулся, словно окаменел до конца урока. Когда нас отпустили на перемену, я попытался поговорить с Вандой, но она вновь показательно игнорировала меня. Мне повезло поймать её у шкафчиков и тогда я, наплевав на всех вокруг просто вывалил на неё извинения. Ванда и бровью не повела даже когда я уходил. Она снова делала вид, словно меня не существует в этом мире. И нет, остальные не стали обращать на меня больше внимания, никто не захотел подружиться. Зато на пару недель я стал одной из самых обсуждаемых тем для сплетников. О моей семье было известно очень мало. Мать появлялась в школе очень редко, об отце не было никаких сведений, а бабушку многие знали, как сумасшедшую старуху.