А отражение атак на позициях? Среди разрывов и свистящих пуль, в грязи и смрадном маслянистом дыму. Когда лишь мельком можно было обратить внимание, к примеру, на корчившегося от невыносимой боли, с разорванным животом сержанта Мамина, который только что орал во всю глотку, торопя бойцов, и покрывал всех подряд, несусветным трехэтажным матом. Ты был диким, загнанным зверем, из всех сил стремившимся выжить и растерзать, порвать, загрызть врага.
Был животный страх, но и он оставлял, пусть и совсем мизерный, но все-таки, кусочек надежды, что вот-вот упремся да и направим события в нужное русло, и, что тебе повезет и ты уцелеешь в этой кровавой бойне. А сейчас, ты плелся вначале один затем в узеньком ручейке, таких же, как ты измученных горемык. Ручеек, постепенно разрастаясь, превращался в полноводную реку, медленно текущую, и уносящую всех попавших в нее, куда-то на запад. По поведению пленных можно было без особого труда понять, кто и как, относится к собственному пленению. Многие из попутчиков шарили глазами по лицам рядом идущих, постоянно озирались, как бы выискивая знакомых, либо еще кого-то, подходящего, для чего-то, только им ведомого. В глазах таких, читался страх потерять их теперешний статус, и упаси бог, попасть вновь в окопы. Они, наверняка видели в происходящем действе, перспективу остаться в живых. Некоторые, так же как и Петр, наоборот, понуро плелись уперев свои взгляды в пыльную дорогу ни на кого не глядя, были погружены вглубь себя, в собственные мрачные размышления. Они, во всяком случае это точно относилось к Петру, воспринимали пленение как нечто ужасное, что могло привести к полному краху и крушению, каких – либо, надежд. И это в свою очередь, никак не способствовало сохранению, и так изрядно истраченных сил.
Раздался протяжный металлический звон, исходящий из подвешенного на колючей проволоке, полутораметрового куска рельса. Огромная человеческая масса, сплошным ковром застилающая низину, что прилегала к двум довольно добротным скотным загонам, пришла в движение. Люди выходили из оцепенения, в которое их вгоняла гнетущая обстановка неопределенности, не проходящего чувства голода, и отупляющего безделья.
– Сибиряк, – послышалось из-за спины, – кушать подано, мать их через колено, пойдем, может быть хоть сегодня, чего-нибудь перехватим, иначе я точно отдам богу душу.