Лифт не работал, и, судя по состоянию дверей, давно. Створки перекосило, одну явно пытались выдрать, но не совладали и оставили в покое, основательно погнув и покорежив. Из шахты смачно сквозило тухлятиной и следами человеческой жизнедеятельности, Илью едва не вывернуло – пожалуй, в овраге дышалось полегче, и если тут с первого до последнего этажа так несет… Но гнилая вонь отвязалась уже на третьем этаже, из-за намертво заколоченных окон в подъезде было душно и жарко, Илья взмок, пока они едва ли не полчаса тащились – как и следовало ожидать – на последний этаж. Каково было старушке, передавшей квартиру по наследству беспутному внучку, Илья оценил только сейчас. Даже если лифт и был тогда исправен, бабушке, явно, приходилось нелегко. Или в те незапамятные времена в подъезде было чище? Не валялись на ступеньках и площадках истоптанные обрывки рекламных газет и листовок вперемешку с использованными шприцами, не громоздились по углам и вдоль стен битые пивные бутылки и мятые банки. И не жались в темных углах лестничных площадок мутные личности, сквозь зубы легким матерком приветствовавших Леху и нехорошо поблескивавших глазами в сторону его напарника. Не надо даже оборачиваться, чтобы почувствовать на себе испытующий взгляд обдолбанного аборигена, насквозь нехороший, изучающий незнакомца – ответит или нет, если ему в глаз дать? А если ответит, то как? И что у него в рюкзаке?
Подъем занял минут двадцать, как Илья не торопился убраться подальше от оврага, быстрее не получилось. На малейшее резкое или неосторожное движение нога отзывалась уже не пронзительной, а тупой тяжелой болью, перед глазами мутнело, и без того темный подъезд превращался и вовсе уже в пещеру. Лехе тоже приходилось нелегко, он сопел и тяжело дышал, нарика ощутимо мотало, и неизвестно кто кого доволок до финиша – к заветной двери, обшитой изодранным дерматином, они подползли едва ли не на карачках. Кнопка звонка оказалась декорацией, Леха яростно заколотил в дверь, и долбил в нее кулаками до тех пор, пока створка не приоткрылась.
– Принес? – выдохнули из вонючей темноты, запашком из квартиры потянуло таким, что Илья бы предпочел оказаться у раскуроченных дверей в лифтовую шахту. Но сдержался, дернул дверь на себя, да так и замер, стоя на одной ноге, разглядывая хозяина. Если проводить ассоциации со словом «колобок», то по логике на пороге должно было оказаться нечто круглое, лысое и непременно юркое и изворотливое, но здесь по чьему-то недомыслию система присвоения прозвищ дала сбой. Колобок в данном случае походил на останки рыбы-воблы, причем этими останками побрезговала бы и голодная кошка. Ростом Илье до плеча, голова похожа на огурец со впалыми боками, взгляд остановившийся, белки сплошь в красных прожилках, руки трясутся, теребят край длинной майки, суетливо лезут в карманы немыслимо грязных и драных треников, снова цепляют ободранный, бывший когда-то красным подол. На первый взгляд, лет Колобку было двадцать пять, но дышал он как загнанный жизнью древний старик – тяжело, с хрипами, покашливал нехорошо и пару раз сплюнул через порог.