Они стояли в рядах очень близко друг к другу, каждый на своем месте, на очерченном маленьком квадратике, не позволявшем развернуться и даже пошевельнуться. Генерал не мог повернуться к рядовому и приказать ему выполнить какое-либо поручение. Мэр не мог упрекнуть дворника за плохо убранные улицы. Министр не мог отчитать официанта за пролитый кофе на его новенький, впервые надетый по такому случаю костюм. Старуха, прожившая на земле более девяноста лет и повидавшая многое на своем веку, не могла запретить молодой красивой девчонке закутать голову и не смотреть на стоящих впереди нее парней. А рядом стоявший насильник и убийца, так нагло издевавшийся над людьми, еле держался на ногах: такой непомерный груз грехов лежал на его плечах.
В этой огромной и безмолвной долине смерть уравняла всех. А кругом были горы – хмурые, облаченные в туманом сотканную одежду, они, как стальной и могучий пояс, крепко держали в своих каменных объятиях призванные для последнего слова, уже охладевшие и смирившиеся со своей участью души, еще пока имеющие лики людей.
Каждый из стоявших в ряду новопреставленных ждал своей очереди. Здесь не было списков фамилий, никто не называл их по отчеству, а тем более по титулам или должности. Здесь каждый помнил лишь свое имя и свои грехи – больше ничего.
Сорок шеренг, сорок рядов, сорок дней и ночей. За эти сорок дней и ночей каждый в отдельности должен был вспомнить все свои грехи, малые и большие, мелкие и значительные, но только совершенные за время жизни на Земле. Все остальное не в счет. Все подлое, грубое, но не совершенное по злому умыслу, не в счет, все это прощается.
В некоторых рядах стояли лики, души которых уже проходили через это испытание, но, не вспомнившие всех своих грехов или чистосердечно не признавшиеся в этом, были вновь возвращены на Землю для жизни, уже в других человеческих «ипостасях». Таких душ было немного, единицы. Они держались чуть-чуть уверенней, плащи на них были чуть светлее, чем у остальных.
Поручиться за себя, что наконец-то они вспомнят обо всем содеянном на Земле, они не могли. Полной уверенности в том, что смогут перейти десятиметровый мостик через пропасть, на другую сторону, где их ждала тихая загробная жизнь, у них тоже не было. Никто из них не оглядывался, никто не смотрел ни вправо, ни влево, сосредоточенный и напряженный взор пеленой затянутых очей был устремлен только в одну точку.