
Никто не встретил меня. Я пошел в сени и отворил дверь в переднюю. Старый солдат из ветеранов, сидя у стола, нашивал синюю заплату на локоть зеленого имперского мундира. Я велел ему доложить обо мне. «Войди, батюшка, – отвечал он, – наши дома». Я вошел в чистенькую комнатку, убранную по-старинному. В углу стоял шкаф с посудой; на стене висел диплом офицерский за стеклом и в озолоченной рамке; около него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Очакова и Азовское сидение, также смотрины невесты и погребение кота. У окна сидела пожилая миловидная женщина в телогрейке и с платком на голове. Она разматывала нитки, которые держал, распялив на руках, кривой на один глаз старичок в заношенном офицерском мундире. «Что вам угодно, батюшка?» – спросила она, продолжая свое занятие. Я отвечал, что приехал на службу и явился по долгу своему к господину капитану, и с этим словом обратился было к кривому старичку, принимая его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную мною речь. «Ивана Кузмича дома нет, – сказала она, – он пошел в гости к отцу Герасиму; да все равно, батюшка, я его жена. Прошу любить и жаловать. Садись, батюшка». Она кликнула девку и распорядилась ей позвать урядника. Старичок своим одиноким глазом поглядывал на меня с любопытством. «Смею спросить, – сказал он, – Вы в каком полку изволили служить?» Я удовлетворил его любопытству. «А смею спросить, – продолжал он, – зачем изволили вы перейти из Гвардии да в гарнизон?» Я отвечал, что такова была воля начальства. «Чаятельно, за непристойные гвардии офицеру поступки», – продолжал неутомимый мой вопрошатель. «Полно врать со скуки, – сказала ему капитанша, – сам видишь, господин офицер с дороги и устал; ему не до тебя… (держи-ка лучше руки прямее…). А ты, мой батюшка, – продолжала она, обращаясь ко мне, – не печалься, что тебя упекли в наше захолустье. Не ты первый, не ты последний. Стерпится да слюбится. У нас тоже есть тебе общество. Шванчич Мартин Ляксандрович вот уж четвертый год как к нам переведен за смертоубийство. Бог ведает, какой грех его попутал; он, изволишь знать, поехал за город с таким же шалопаем, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Ляксандрович-то наш и заколол дружка, да еще при двух свидетелях! Что прикажешь теперя делать? Грех не по лесу ходит, а по людям».