В женском мире, как в нелегально снятой квартире – Николай Ищенко ничуть не инсценирует перед ними свою ужасающую робость; она пойдет за ним, он поведет ее: недоступно, недоступно, великолепно и недоступно, Николай Ищенко обделен в удовольствии почувствовать себя состоявшимся – состоявшимся кем бы то ни было, лишь бы с кем-нибудь.
Восьмого февраля 2001 года Николаю Ищенко позвонила женщина.
Николай взмахнул редкими ресницами; звонящая дама помолчала и на первый раз обошлась без колких попреков.
– Не знаю, туда ли я попала, – сказала она, – но мне бы поговорить с настоящим мужчиной. Он у вас?
– Это я, – сказал Ищенко.
– Ну… здравствуй, – сказала она.
– Привет, крошка…
– На моей работе вокруг меня одни пидоры…
– Приезжай. Исправим.
Я перевариваю сигаретный дым, слежу через тебя за социокультурной динамикой нашего века; о, miа bambinа! с тобою я опять не тот, кем был с крестьянкой Ланселот; у Николая Ищенко ничего не сложилось и с кордебалетной танцовщицей Екатериной Пузновой.
Впоследствии, сказав ему: «нам незачем было повторно встречаться: я и после первого раза поняла, что мне с тобой даже в одном городе жить неприятно», она подарила Николаю Ищенко диск для медитаций. Главным образом с вещами Сермена – «Портрет романтики», «Воспарение», «Возможно, это любовь»; Екатерина Пузнова потратилась на него не случайно: неспокоен Николай Ищенко.
Он не ощущает себя своим ни под солнцем, ни под луной, и, поставив этот диск, Николай Ищенко налил пол-литровую чашку грушевого дюшеса, помассировал бока и нескладно растянулся на кушетке; на первом же произведении преподнесенный ему альбом раздражающе запрыгал: он прыгает и скачет, Николай Ищенко дрожит от ненависти – прыгающий диск здесь не основное, он только дополнение, последняя капля…
Жизнь, жизнь. Жизнь, дерьмо, дерьмо, жизнь. Жизнь, дерьмо, погодите… постойте… в этом что-то есть; совершенно неожиданно для себя Ищенко начал поступательно догадываться.
Диск прыгает, и Николай Ищенко под его прыжки чуть-чуть медитирует.
Если жизнь так устроена, то не мне ее перестраивать, но в эти минуты я начинаю догадываться о чем-то краеугольном… о чем-то пугливо отвергаемом наивными апологетами иллюзий; я всего лишь начинаю догадываться, но я, похоже, определил, чего мне держаться: каких берегов, какой благословенной отмели…