Птица-дева Сирин бьет «Вальмона» головой в живот, жена Михаила Кульчицкого еще до их развода нечасто ночевала дома, и наутро «Вальмон» спрашивал у нее: «ну и как? славно под другими мужиками рассвет встречать?», и она с немалым наигрышем вскрикивала: «фи!».
Михаил снова спрашивал: «фи-мажор или фи-минор? ответишь или я обойдусь?»; сейчас на Кульчицкого снова кричат:
– А ну, мудло, отвали с дороги!
Кульчицкий без трости и котелка, и он безмолвно подумал: будь по-твоему, человек, я посторонюсь, ты же наверняка не слышал истории о том, как к главврачу строго охраняемого дурдома пришла многочисленная делегация.
Вся делегация состояла из сплошных пациентов.
Они заявились с требованием, чтобы в их лечебнице был срочно создан дурдом: «среди нас, сказал главврачу Евгений „Гусляр“ Таптеев, есть люди, с которыми мы не хотим иметь ничего общего – они ведут себя дерзко и неподобающе, и нам становится уже невозможно продолжать свое пребывание в этом заведении».
Психи говорили со спокойным упрямством в безумных глазах, и вы доктор, док, не теряйтесь – все зачтется… вы возьмете это интуитивным восприятием, вас не должны страшить безумные предприятия; не поднимая волну, главврач Михайлов давал устояться своему духу, он, присвистывая, шептал: «дожили – дурдом в дурдоме… Меня моя любовница, конечно, тоже заставала в странных положениях – у нас тогда выключили свет, я сидел в коридоре и сам с собой играл в шахматы. Я ей так и сказал: я играю сам с собой в шахматы и ты мне не мешай – за белых я теперь в цугцванге, а у черных преимущество двух слонов и весь ферзевый фланг в дымящихся руинах. Когда я стучу фигурой по доске, мне нетрудно определить ладья это или пешка: их цвет по звуку не различишь.
На этот случай у меня своя личная подстанция.
Она освещала мне не только доску, но и ту могилу, куда меня, подобно эфиопским царям, опустят в цилиндрическом пчелином улье, а вы предлагаете мне организовать дурдом в дурдоме: ваше право, но я никогда не подпишу протокол так и не состоявшегося распятия. Сегодня у меня слезящиеся глаза. Слезятся ли они от того, что я выходил покурить? стоял, разминал сигарету, чтобы она получше тянулась, но тут поднялся ветер и табак полетел мне в глаза. Но, если бы я все же закурил, в глаза бы мне полетели уже искры: не из глаз, а в глаза – с Богом, с Богом, расходитесь по палатам, пишите письма замурованному в китайской стене диссиденту и не ищите золотую рыбку на лежащей на мангале решетке.