Кажется, я вижу на её глазках слёзы… быстро подхватываю их моим
языком, не давая им скатиться по пушистой мордочке моей доченьки.
Не плачь, милая, всё хорошо! И ты вырастешь большим пушистым
зверем, рассекающим небеса на своих собственных крыльях!
Так мы и уснули. Она, с вылизанной мордочкой, уснула, обняв мою
лапу, а я положила голову рядом с ней, с самым прекрасным ребёнком
на свете.
Я вновь хожу на задних лапах — то есть, ногах, а мои передние…
руки снова имеют длинные, гибкие пальцы. Я трясу головой — и вижу,
что нет уже привычных, до невидимости, очертаний морды. Зато есть
торчащий впереди нос. Я — человек?
Вокруг безлюдные, ночные улицы, только иногда проедет одинокая
машина, да пройдёт пешеход. «Они неправильны» — кричит мне моё
чувство прекрасного. Да я и сама вижу эту нескладную человеческую
фигуру, без хвоста, с плоскими ушами и не менее плоским лицом.
Пытаюсь сориентироваться, где же я, и вдыхаю мешанину уличных
запахов. Но я как тогда, когда не в силах была разобрать, что
говорят люди. Только теперь я не могу разобрать запахи. Да,
мелькает знакомый запах бензина, гари — не не более, да и сами
запахи более грубые, сливаются вместе, и я не могу сказать, какой
откуда пришёл. Пытаюсь дополнить это звуками, но ничего, кроме шума
далёкой машины не слышу. Пытаюсь повернуть уши в сторону уже
ушедшего дальше на метров сто пешехода, чтобы уловить
шуршаще-стучащие звуки его шагов, но они просто дёргаются,
передвинувшись чуть назад. Поворачиваюсь одним ухом, но всё
становится только хуже. Надо именно наводить уши на источник звука,
а не поворачивать головой!
Ужасно. Я пытаюсь снова, но запахи и звуки опять не дают
достаточной для ориентировки информации. Приходиться полагаться на
одно только зрение, у которого, кажется, отняли один цвет — но я не
могу понять, какой, ведь для этого мозга такая картинка привычна и
понятна. Чувствую, будто у меня отбили всякое обоняние и оглушили,
и теперь идёт перекос только в область зрения, как самую
информативную на данный момент. Я едва ли не физически чувствую,
как часть картины мира отправляется в утиль, как всё меньше
становятся мелкие запахи и переливы звуков, и от осознания этого
ужаса цепенеет тело…
И я просыпаюсь. Махом поднимаю переложенную на лапы голову, и
глубокий вдох даёт мне понять, что рядом всё ещё спит Птиц, а под
другим, наполовину расправленным крылом устроились все мои трое
детей. Навостряю уши, автоматически направляя их в сторону выхода
из дупла, и слышу, как через него проходят ночные звуки вроде
шелеста, шума ветра и редких насекомых, забирающихся в поисках
цветов на такую верхотуру.