Вдалеке показались первые кибитки, послышалась человеческая речь. Слаженное трёхголосие доносилось откуда-то справа. Десять шагов – и вот уже вьётся-посверкивает изумрудные девичьи голоса, клокочет сочный бас и откликается самодельный бубен. Табор уже собирался на покой. Люди устало потягивались, вяло перекидывались словами и расходились по кибиткам. Только трое певунов не чуяли над собой приближения ночи, разливались тремя ручейками, истекавшими из широкой груди, славили свою волю и беззаботное житьё под открытым небом. Заслушался Климко, даже окаменел на месте от такого стройного пения. Опамятовался только когда показалась перед ним чёрная высокая фигура. Женщина, на вид не старше тридцати лет, плыла к нему чёрной лебедью. В неверном свете дотлевавших костров её смолянистые волосы отливали бурой медью. Лицо узкое и смуглое, брови выгнуты двумя тесёмками к самой переносице, под тяжёлыми, точно оловянными веками брезжит пытливость и плохо скрываемая ярость. Прямая, как струна на кобзе, женщина приблизилась к непрошеному гостю и смерила его строгим, отнюдь не материнским взглядом.
– Гляди-ка, никак гости у нас, – нараспев проговорила она, подходя ещё на полшага ближе и въедаясь в мальчика чёрными зёрнышками глаз. Климка взяла дрожь. – Дай ручку, козаче, на долю твою поглядеть хочу, полюбоваться на тебя, каким вырастешь.
И цыганка хотела уже схватить мальчонку за левую руку, но Климко извернулся, и в настырную ворожею полетел комок чёрной, как душа разбойника, земли. Гадалка кошкой отпрыгнула назад и наградила парнишку таким взглядом, что его махонькое сердце захлебнулось страхом. Кто, кроме отца небесного, мог знать про долю человека? Никто! Так учил и старый бондарь, и его сердобольная жинка, и отец Тит в церкви…
– На свою долю полюбуйся, – буркнул Климко и топнул ножкой с недетской удалью.
Цыганка не на шутку рассвирепела. Она втянула носом стылый вечерний воздух и процедила:
– Сопляк. Говорили тебе, не след сюда ходить. Беда будет. Пеняй теперь на себя!
И она крутнулась, притопнула каблучком, ворох пёстрых юбок сверкнул в свете костра словно фениксов хвост, а через миг на том месте, где стояла гадалка, было гладкое место и горсточка пепла. До этого дня Климко никогда не плакал. Даже в самом раннем детстве вёл себя тихо и смирно, но теперь его взяла такая досада вперемешку со страхом, что слёзы сами брызнули из глаз.