– Нет её.
– Врёшь! Почему ты такой старый? Всего месяц прошел, а ты постарел на 40 лет. От любви? Все соки из тебя мерзавка выпила?!
Она топала по комнате, словно исполняла танец. На ее туфлях не было уличной грязи.
– Дорогая, прошло 40 лет, а не месяц. Надя умерла, ты зря её ищешь.
– Ха-ха, ты из меня идиотку делаешь?! Ты еще скажи, что я умерла или что ты умер. Где она?
Повисло молчание, вернее, раздалось сопение, затем раздался топот, словно в бег по комнатам пустились не две пары, а больше ног. «Сволочь, гад, предатель! Я и тебя убью, и эту тварь убью!» Слышна была потасовка, звучно дрогнул рояль. Должно быть, в старика полетел горшок и, вдогонку, отдельно крышка от горшка. Шаги замерли, пауза.
– Ну, теперь покажи мне, где ты спишь, дорогой, милый, ненаглядный, ненавистный! Покажи, я хочу посмотреть на ложе любви, под которым она сейчас прячется. Я хочу посмотреть на неё. Пусть она сначала умрёт от страха, а потом я её убью. Веди меня, предатель! Тебе хорошо с ней спалось, нравится?! Что насупился? Рассказывай. Изменять не стесняешься, а слово сказать стыдно? Какая нравственность! Ты высоконравственный мерзавец!
Двое ненадолго вышли из пределов слышимости, потом брань опять покатилась по музею, и мне было дико слышать слова, исполненные мучительной телесной ревности, обращенные к весьма старому человеку.
– Сладкая парочка! И это моя лучшая подруга! – послышались пощечины, безмолвно, стоически переносимые стариком. – Я тебя знаю, ты думал меня обмануть, разжалобить своим тщедушным видом! Ты нарочно постарел, негодяй, чтобы защитить свою подлую душу сединами. Что морду сморщил?! Как узнал, что я к вам иду, так сразу и состарился?! Не обманешь! И подлость не отбелишь сединой. Где эта тварь-раздвижные ноги? – красные топающие существа подбежали к столу, под которым я сидел, добавочно накрывшись газетой.
– Ах, вот ты где! – её голос зазвучал страшным счастьем ненависти, которая нашла свою добычу.
Газета оглушительно слетела с меня, и впритык придвинулось и задрожало измученными чертами лицо пьяной красивой женщины. Её глаза сияли, и сияние преломлялось слезой. Сияние исчезло, так в театре гаснет свет; черты её лица вытянулись и окаменели.
– Вика, – залепетал старик откуда-то издалека. – Это посетитель. Он спрятался от нашего скандала. Он тут не при чем. Успокойся, Надя умерла.