– Бесноватые женки. – определил он.
Одновременно с мычанием, в какой-то момент вступали визгливые голоса и начинался фольклор, шабаш: что-то вроде весенних закличек на фоне густого и липкого гудения шмелей. Какафония этих звуков длилась около получаса, ритуал закончился внезапно и где-то на старой, приисковой дороге умиротворенно затрещал козодой.
Остаток ночи он просидел возле развалин электростанции, у того места, откуда ушла Лиза, а потом, когда пригрело солнце, и еще не было гнуса, вернулся к лодке, расстелил палатку на песчанном яру и уснул уже под чириканье ласточек.
И проснулся под их же песни, но от того, что молчун осторожно трогал его за рукав, будил.
– Что? – Стас подскочил. – Лиза?…
Оказалось, Дамиан приготовил обед – какое-то серо-зеленое варево в котелке, настроганное колечками сушеное мясо и пучок колбы.
– Тебя что, кормильцем оставили? – спросонья злобно спросил Рассохин и спустился к воде, умываться.
Молчун не обиделся и стал есть в одиночку.
Привязанная рукою Лизы, синяя ленточка от рубахи трепетала на березке, знак Христофору был дан, однако еще недавно вездесущий, на Гнилую Прорву он ехать не спешил. Да и на что он теперь? Некому устраивать спрос…
В этот день, уже под вечер, Рассохину пришла безрассудная мысль – подыскать место для избушки. Спонтанное, сиюминутное желание остаться здесь навсегда, или точнее, не желание возвращаться, лишь укреплялось, он прихватил топор и до сумерек бродил по поселку. Ничего не нашел, кругом пепелище, густой, объеденный сохатыми, осинник, везде или сыро, или не уютно. Тут и в прошлые, благодатные времена по улицам только на тракторах было и проехать, дома и бараки медленно погружались в болото, не зря назвали Гнилой Прорвой…
Да и подходящего строительного леса поблизости нет, куда ни глянь, черные пни да обугленные деревья торчат из густых лиственных зарослей.
От мысли поселиться на Карагаче, он не отказался, однако пылкие мечты притупились, да и приближалась вторая ночь, вместе с сумерками ввергая в тягучее состояние тревоги. В полночь за рекой опять замычали и заголосили, вызывая теперь раздражение – хоть уши затыкай! И что за дурацкие ритуалы? Чего они хотят? Докричаться до небес? Или от тоски воют?
Дамиан ко всему вокруг относился со стоическим спокойствием, как глухонемой, и только улыбался, когда слышал мычание бесноватых женок.