Он действительно все четыре года, следуя сразу за передовыми частями, подвозил им боеприпасы. Вдрызг разбомбили две его машины, но отец за войну не получил ни одного ранения. Чем он отличался и что быстро заметили сослуживцы и офицеры: въезжая в только что отбитый город, отец сразу отыскивал аптеку. Латинские названия спиртовых настоек он знал с детства, и потому в его машине почти всегда имелся их лекарственный запас. Так к отцу, уже на войне, быстро прилипло второе имя – Аптекарь, а за лекарством, иногда за советом по возможности его приёма, нередко обращались офицеры. Эти же его фармпознания, в конце концов, лишили солдата Герасимова повышения в армейском звании.
В своих рассказах отец часто и тепло вспоминал офицера-особиста, уроженца города Вичуги майора Смирнова. Между ними за время войны сложились очень добрые отношения. Как-то, когда исход войны был уже близок, у них состоялся такой разговор:
– Товарищ майор, скоро конец войны. Приду домой, на погонах ни одной лычки, никто и не поверит, что я был на фронте.
– Будет тебе лычка, солдат Герасимов!
Через какое-то время:
– Герасимов, почему ты без лычки? Представление я готовил, ты уже должен быть ефрейтором.
– Так, товарищ майор, я уже готовился её пришить, но, как на грех, опять нашёл очень хорошую немецкую аптеку, меня, естественно, засекли и…
До конца войны были ещё два представления на «лычки», но домой отец так и вернулся рядовым. Подвели-таки его некоторые приобретённые с ранней юности познания в латыни.
Во время войны мама и отец, естественно, переписывались, и я однажды попросил привезти мне с фронта наган. Потом отец рассказывал, что специально в подарок мне нашёл и возил в машине под своим сиденьем «аккуратную, не в пример нашим», немецкую ракетницу. Кто-то увидел её и… долгая беседа в особом отделе. От серьёзной кары спасли сохранённое мамино письмо с моей просьбой и майор Смирнов. Наган папа мне с войны так и не привёз, единственным его военным трофеем был солдатский котелок, наш, русский. Отец мой был исключительно бескорыстным человеком.
А теперь я, наконец, должен сказать много очень тёплых слов о нашей Бабе, маминой маме, Ульяне Михайловне Крайновой. В нашей семье не было слова «бабушка», братья и мы с Лидой называли её Бабой, отец с матерью обращались к ней только на «вы», оба называли мамой. И все мы почитали её как святую. Я никогда не видел Бабу сердитой, не слышал от неё не то что бранного, но даже громкого осуждающего слова. Всегда тихая, всегда в работе. Она прекрасно, вкусно готовила, пекла замечательные пироги. Больше всех Баба, это было очевидным, любила меня. Помню, что, будучи совсем ребёнком, я иногда заставал её тихо плачущей; мне было Бабу очень-очень жалко, я тоже начинал плакать, тогда ей приходилось успокаивать меня. И ни я, ни Лида так в своё время и не удосужились хоть сколько-нибудь узнать о прежней жизни нашей дорогой Бабы. Знали только, что родилась она в 1877 году, было у них с мужем пятеро детей. Овдовела в сорок лет в 1917 году. С каких лет она жила вместе с нашими родителями, мы, конечно же, не знаем, на моей памяти она была с нами всегда. Я запомнил, как, слушая по радио вести о зверствах немцев, Баба и мама плакали и сомневались в существовании Бога. Умерла наша любимая Баба в 1964 году, я в это время учился в Иркутске. Сейчас она и мои родители покоятся за общей оградкой на городском кладбище в Балино.