– В одном из душманских донесений о тебе писали: «Этот сипасалар только для маскировки носит знаки турэна».
– Турэн – капитан, знаю. А сипасалар?
– Это военачальник. Не командир, а именно военачальник. К примеру, меня они так еще не называли.
– Назовут. Все еще впереди.
– Смотри, какой добрый сипасалар! А может, мне хочется, чтобы назвали спасаларом?
– А это что? – спросил Полудолин.
– Это куда скромнее, просто – полководец.
Все трос засмеялись.
Потом комбат и замполит проводили генерала до машины. Уже садясь в нее, Санин пожал руку Бурлаку:
– Помни, майор, главное для тебя и твоих орлов – дожить до Дарбара.
– Постараемся, – ответил Бурлак и посуровел: – Нелегко это, но приказ есть приказ.
– Ну, ни пуха!.. – И генерал захлопнул дверцу.
– Он меня удивил, – сказал Полудолин, когда машина отъехала. – Это что, задача – дожить до Дарбара? Сказано, будто пионерам на уборке картофеля: убрать отсель досель, но не перетрудиться. Чтобы животики не заболели. Я так не привык. Мы воюем, и жертвы неизбежны.
– Оставь! – сказал Бурлак строго. – Сейчас об этом некогда. После всех дел поговорим.
Кишлак Уханлах.
Район действий банды Хайруллохана
Красивый гнедой жеребец, тяжело переступая стройными ногами, нес на себе мрачного седока в шелковой черной чалме.
Саркарда[4] Хайруллохан, главарь душманской группировки, был с утра зол и гневался на окружающих по пустякам.
Огромный, грузный, как деревянная колода, из которой у колодцев поят баранов, он сидел на коне, разопревший от съеденного час назад мяса, и сопел, ощущая, как бродят внутри его соки и газы.
Лицо у Хайруллохана корявое, будто вылепленное скульптором, который поленился доработать свое творение до конца – убрать грубые мазки, разгладить морщины. Густые брови охватывали подлобье широкой черной дорожкой, не оставляя привычного пробела на переносице.
Низкорослый, широкогрудый, он сидел на коне, раскорячив кривые ноги, непривычные к пешему ходу. Свои короткие пальцы саркарда украшал массивными перстнями с камнями-печатками. Он любил дышать на них, потом тер о полу одежды и, отставив руку, любовался игрой камней.
Кроме пристрастия к еде и дорогим камням, все меньше оставалось у Хайруллохана радостей в жизни. По ночам ему снились кошмары, и он вспоминал тех, чью кровь пролил, как воду, кого приказал зарезать, замучить, сжечь. Но чем чаще ему вспоминались жертвы, тем более жестоко он относился к другим, кто попадался ему в руки. Так новой кровью старался он смыть с рук запекшиеся пятна старой.