Ну конечно.
Куда ж без этого.
– Чел… велик, – бормочет Диана за спиной.
Я не отвечаю. Она повторяет это вновь и вновь, как попка-дурак, но прошло уже минут тридцать. Мы давно потеряли нужный пригорок, и её слова больше не имеют смысла. Пустое математическое множество.
Грунтовку сменяет асфальт с полустёртой, призрачной разметкой, с трещинами, которые заросли травой. На обочине проступает силуэт проржавелого вагона для перевозки животных: решётки, прутья, балки – один остов. Безжизненный скелет безжизненного объекта.
– Чел…
Я бросаю взгляд на Диану: на её бледном лице, под носом, выделяется тёмная полоса. До меня не сразу доходит, что это кровь: волочится густым ручейком по губам, набухает на подбородке, прыгает под ноги.
– Физиономию свою вытри, – раздражённо говорю я.
Диана моргает, потом прыскает. Поначалу она смеётся тихо, но затем хохочет во всё горло: сгибается пополам, роняет бурые капли на асфальт. Я растерянно отступаю.
– Тебе весело?
– В-видел бы себя! – гнусаво, сквозь приступы смеха говорит Диана. – Причесон такой!
Я смущённо накидываю на голову капюшон олимпийки, вытаскиваю из кармана платок и беру Диану за липкий, в крови, подбородок.
– Выпрямись.
От моего прикосновения смех выходит из неё, как воздух из сдувающегося шарика, черные глаза серьёзнеют.
Грубыми движениями я вытираю тёмные потеки – будто чем сильнее давишь, тем быстрее Диана поймёт, что натворила.
– Запрокинь голову и приложи.
Она поднимает нос вверх, одной рукой зажимает сумку под мышкой и прикладывает платок к ноздрям, другой – на ощупь достаёт из кармана сигареты.
– Опять? – Я чудом сдерживаюсь, чтобы не выхватить пачку и не швырнуть в лес.
Диана смотрит молча, без выражения, как языческий истукан. Это нещадно бесит.
– Он умереть может, – напоминаю я. – Нас могут посадить. У тебя диабет; кровь из носа хлещет, как из брандспойта. А тебе… покурить?
– Угу, – мычит Диана и противно хлюпает носом.
– А потом снова кого-нибудь изобьёшь?
В глазах Дианы ничего не отражается, но в чистом голосе проступает хрипотца:
– Я хочу дунуть. Укуриться. В три пизды. В тряпки. Чтобы глаза из ушей повылезали, чтобы на хер не помнить, как меня зовут, чтобы…
– Прекрати материться.
– Сказал гимназист с невъебенно уродливой заплаткой на штанах и ста пятьюдесятью пропущенными от классного руководителя.