Постепенно он начал усваивать уроки – не потому, что его няне приказали учить его, но она делала это отчасти для собственного развлечения. Она не была глупой женщиной, и принц Долор отнюдь не был глупым мальчиком; так что они очень хорошо ладили, и его постоянные мольбы: «Что я могу сделать? Что вы можете найти мне сделать?» – бывали остановлены; хотя бы час или два в день.
Это была, без сомнения, скучная жизнь, но он никогда и не знал другой; во всяком случае, он не помнил никого другого; и он совсем не жалел себя. Такое состояние продолжалось недолго, пока он не вырос довольно большим мальчиком и уже легко мог читать. Затем он внезапно обратился к книгам, которые глухонемой приносил ему время от времени, – к книгам, которые, не будучи знакомой с литературой Глухомандии, я не могу описать, но, несомненно, они были очень интересны; и они рассказали ему обо всём, что ни есть во внешнем мире, и наполнили его сильным желанием увидеть всё это.
С этого времени в мальчике произошла перемена. Он стал выглядеть печальным и худым и часами замыкался в себе, не говоря ни слова. Его няня почти с ним не разговаривала, и какие бы вопросы он ей ни задавал, выходящие за рамки их повседневной жизни, она никогда на них не отвечала. Ей действительно было запрещено под страхом смерти рассказывать ему что-либо о нём самом, о том, кем он был или кем он мог быть. Он знал, что его зовут принц Долор, потому что она всегда обращалась к нему как «мой принц» и «ваше королевское высочество», но, что он за принц, он не имел ни малейшего представления. Он понятия не имел ни о чём на свете, кроме того, что нашёл в своих книгах.
Однажды он сидел в окружении их, выстроив книги вокруг себя, как небольшую стену замка. Он читал их полдня, но всё это время чувствовал, что читать о вещах, которые никогда не видишь, все равно, что слышать о прекрасном обеде, когда ты голоден. Впервые в жизни он стал меланхоличным: руки упали ему на колени; он сидел и смотрел в оконную щель на вид, расстилавшийся снаружи – ландшафт, на который он смотрел каждый день своей жизни и на который мог бы смотреть ещё бесконечное количество дней.
Не очень радостный пейзаж – одна только равнина и небо, – но они ему нравились. Раньше он думал, если бы он мог только вылететь из этого окна в небо или вниз на равнину, как это было бы хорошо! Возможно, когда он умрёт, – его няня однажды в гневе сказала ему, что он никогда не покинет башню, пока не умрёт, – он сможет это сделать. Не то, чтобы он много понимал, что означает смерть, но это должна быть перемена, а любая перемена в теперешних обстоятельствах казалась ему благословением.