Сандан с полным ртом, с раздувшимися щеками всё ещё жевала большой кусок лепёшки; услышав сына, она стала жевать быстрее, потом, выпучив свои красивые, но замутнённые глаза, вытянула шею и с усилием проглотила. Она раскрыла рот, собираясь заговорить, а вместо того звучно икнула. Прямо в лицо Гэлы ударило горячей кисловатой отрыжкой, его чуть не вырвало.
Гэла родился и вырос в нищете и грязи, но к запахам был очень чувствителен. От этого его часто мутило – из-за запахов, которые шли от тела Сандан, из-за разных запахов Счастливой деревни; мутило до того, что часто он не мог сдержаться, его тошнило, и тогда он убегал куда-нибудь, где никто этого не видел.
Бабушка Зайца смотрела на это его непонятное состояние и, вздыхая, говорила другим, что этому ребёнку жизнь будет короткая.
Она говорила, что в другом месте такого ребёнка считали бы даром небесным, «но ведь вы же знаете, что такое наша Счастливая деревня? – это же болото, трясина, а вы видели на болоте высокие прямые деревья? – нет, только мелкие деревца гниют в болоте, знаете? – вот это и есть наша Счастливая деревня» – и никто с бабушкой не спорил. Никто с этим не смел спорить.
Старая бабушка говорила не то, что говорила рабочая группа, не то, что писали в газете и рассказывали в радиоприёмнике. Такие речи старухи заставляли вздыхать некоторых более высоких по их опыту и положению людей, они говорили: «Ох, не к добру говорит такие вещи старая глупая бабушка, не к добру!»
Гэле и его матери не доводилось слышать, что говорят и что обсуждают в общественных кругах села, они жили себе и жили. Гэлу только мутило непонятно от чего, он только всё время старался гнать прочь неуважительные мысли о Сандан, чтобы она хотя бы дома была более-менее как мать.
Сейчас вот она прямо в лицо Гэле икнула, потом ещё раз, его снова обдало горячей кислятиной, и в желудке стало совсем невыносимо. Хорошо ещё, она перестала, наконец. Лепёшка наконец-то провалилась ей внутрь, и она заговорила с совершенно невинным выражением лица:
– Но ведь этот ребёнок и правда такой забавный!
Он не знал, что сказать, но что-то надо было ответить:
– Мама, я не хочу говорить, мне нехорошо. Меня тошнит…
Эта безалаберная женщина покрутила глазами и сказала:
– Ну тогда пусть тебя вытошнит, и тебе станет легче!
Гэла рванулся наружу, согнулся пополам, стал с шумом глотать воздух, кислая волна хлынула вверх, потом отступила, ушла внутрь и там продолжала бурлить, так что сводило зубы. Слёзы подступили к глазам. Чтобы они не полились, Гэла поднял глаза к небу. Звёзды были размытые, блестели сквозь пелену слёз неровными дрожащими пятнами.