Он не мог не задержаться взглядом на его дореволюционном роскошном переплете вишневого цвета с выведенными на нем золотыми буквами фамилией автора, названием и инициалами владельца, не совпадающими, конечно, с его собственными инициалами. Строго говоря, претензий к чтению Аколазии не было, и, хотя следовало еще присмотреться к Детериме, можно было рискнуть и доверить ей дорогую книгу.
Он обрадовался мысли, что, взяв книгу в руки, любуясь ею и привыкая к необходимости ее передачи в чужие руки, он облегчил себе временное расставание с ней, которое последует через день-другой. С ее отдачей совершился бы и еще один знаменательный для Мохтериона факт, имеющий значение только для него: были бы сняты все ограничения с пользования его книгами Аколазией, ибо все книги, которые он давал ей раньше, у него были если не в лучших, то в более дорогих издаииях, а иачииая с “Сада пыток” открывался ряд кииг, бывших у него в одном экземпляре.
На рабочий стол легла рукопись начала истории Лота, которую следовало просмотреть до передачи ее Аколазии. Одну из многочисленных закладок, оставленных в рабочем экземпляре Библии, он нашел между страницами, на которых умещалась почти вся девятнадцатая глава Бытия. Нарушение временного распорядка в работе компенсировалось началом занятий с незапланированного чтения, которое представлялось несравненно меньшим злом. Были отложены и пронумерованы листы для продолжения пересказа, который должен был состояться в учебных целях. Позавтракав и приведя себя в порядок, Подмастерье впился в свою рукопись, сохранившуюся, несмотря на карандашную запись, довольно хорошо.
Он снова напомнил себе о необходимости снисходительного отношения к незрелым попыткам многолетней давности, и, в одно мгновение пробежав первый абзац рукописи и поморщившись от искусственности и неприкрытой надуманности втиснутого им в стихи Ветхого завета текста, засел за него.
Второе прочтение только убедило его в правильности первого впечатления. После третьего прочтения он понял, что ничего нового прибавить к своему заключению уже не сможет.
Но чтение не продвигалось вперед. Вскоре ему стало ясно, что он испытывает нечто вроде страха. Природа этого страха открылась ему не сразу. Но слишком долго затягивать с неопределенностью не позволяло время. Условленная беседа с Аколазией, которая могла зайти в любую минуту, подгоняла его. Он понял, что боится продолжать рукопись, что продолжение будет не лучше, а даже хуже начала не только из-за спешки, но и из-за почти полного отсутствия увлеченности данной темой в настоящее время.