Застывшие в поцелуе - страница 21

– Когда это случилось, – продолжал Герман, – её уже не было. Я приехал к отцу и спросил его, что случилось? Из-за чего я так спешил к тебе, гнал машину? Он ответил холодно и отстранённо, как будто ничего не случилось: «Так ничего важного. Я рад, что ты жив. Мне жаль её, но таких Вероник, у тебя будут сотни…»

– В этом весь отец, – Глеб оторвал Германа от воспоминаний. – Я знаю, ты всегда хотел понять отца: гений он или тиран? Но ты никак не можешь принять, что он обычный человек, как мы все, подверженный порокам, слабостям и сомнениям. И тебя это убьёт, потому что быть таким как все, это ниже твоего достоинства. Ты боишься признаться себе, что хочешь вернуть отца, чтобы вернуть прежнюю жизнь. Но мертвые не возвращаются, а жизнь, как ни парадоксально, продолжается, хочешь ты этого или нет.

– Ты думаешь, мы правильно поступаем? – с кислой улыбкой произнёс Глеб.

– У нас нет выбора.

– Как тебе Алхимик? Правда, странный тип?

– Алхимик? – Герман пытался вспомнить всё, что связано с этим именем. Но обрывки мыслей терялись, растворялись, как корабли в тумане, и он пытался за них ухватиться, чтобы что-то понять: загадочный клуб экзорцистов, убогая квартирка, множество дверей. Он очень удивился, как смог он так сильно проникнуться сном. Он пытался уловить сон, как птицу за хвост, но сон ускользал, и ускользал, как аромат духов. Экзорцисты? Причём тут экзорцисты? Кто такой Бальтазар? Бальтовар? И что вообще ему приснилось, что его так сильно впечатлило? Ах, Алхимик. И он вспомнил отчётливо вчерашний вечер. Очередная вечеринка на 25-м этаже Сити Холла. Контингент отобран. Представители «бриллиантового круга», богатые и знаменитые.

– Это тот в длинном чёрном плаще? Не помню.

– Он назвал тебя клоуном, – произнёс Глеб. – Мне из сегодняшнего дня больше нравится мысль, что мы боги. Звучит обнадёживающе. Обанкротившиеся боги, уже точнее. Что значит быть богом? Это вопрос. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Посмотрев на часы, Глеб тяжело вздохнул:

– Я должен идти. Встречаемся здесь через три часа, как сказал Тролль. Может быть, все образуется…

Герман не рассказал брату, что три дня назад, на форуме, посвящённом его отцу, кто-то положил ему в карман ключ и бумажку с адресом, и он собирался туда.

Дождь. Пианист, ударяя тонкими пальцами по фортепьяно, выпускал на волю одну за другой ноты, сплетённые между собой нитью музыки, как голубятник, подбрасывает птиц в небо, чтобы они взлетели и парили меж облаков. Капли, как гроздья винограда, падая на асфальт, рассыпались и, превращаясь в зеркало, отражали реальность. Спрятавшись под зонтом-тростью, Герман в начищенных ботинках ступал по лужам, разбрасывая воду, подобно Нептуну в океане. Он видел под собой потухшее небо, мохнатые клубки туч и разноцветные треугольные крыши домиков, похожие на шляпы состоятельных дворян из Средневековья. Мерцание автомобильных фар. Лёгкий туман поднимался с земли и был похож на дух, бродивший по городу в широком мужском костюме начала XX века. Герман улыбнулся. Среди чёрно-белого синематографа, мелькали яркие плащи и кокетливые маленькие сумочки. Женщина, пьющая кофе, со взглядом, устремлённым вдаль. Бармен, как фокусник, умело колдует над коктейлем, превращая ломтики ананаса в зонтики, а лимон в кусочек солнца. Одинокий художник, брошенный своей женой, на последние деньги покупает краски и мольберт, чтобы нарисовать свою музу. Собирая её черты, как мозаику, среди дам, случайно оказавшихся в кафе, в мокрой обуви и с капельками дождя на ресницах, он ищет совершенство. Они просто пьют кофе, наслаждаясь ароматом, останавливающим время, и не знают, что у кого-то из них сегодня художник украдёт разрез губ с изящным изгибом, чья-то улыбка станет загадкой на века, воплотив идеал женской красоты, кисть руки, к которой хочется прижаться, мокрые волосы, пахнущие жасмином, а чьи-то бездонные глаза заставят поверить в любовь. Как что-то неосязаемое, она витает в воздухе, её не видно, но знаешь, что любовь есть во все времена, и находится здесь в маленькой безымянной кофейне, которой нет ни на одной карте мира. Мужчина с бородой, с оставшимися крошками от сэндвича на ней, курит трубку с едким табаком и, покашливая, читает газету, поднося лупу к ещё хранящей с себе запах типографии, бумаге. Капля пота стекает с его лица и падает в чашку с остывшим кофе, нарушая застывший рисунок на дне бокала, и черепаха превращается в змею. Мальчик, лет семи, смотрит на него, и едва тот отворачивает, крадет кошелёк. Солнечный свет его ослепляет, и ребёнок выбегает на дорогу, где на огромной скорости мчится ему навстречу автомобиль. «Остановись!»– восклицает Герман и поднимает глаза, чтобы увидеть перед собой серый горизонт и абсолютно безлюдную улицу. Что это было? Он видел в отражении всё, кроме себя, и ещё кое-что. Позади, в шаге от него, за Германом следовало тёмное пятно, похожее на тень.