Вопрос риторический, но я шепчу: «У нас тут телефон заявляет, что Кампари недоступен. Вам будет не смешно», а через пару секунд: «Хотя, кто знает?».
Соседняя парта преувеличенно веселится, но я уже переключился на русый затылок впереди. Упрекаю себя: трачу силы и время на параллельные классы, а о собственном позабыл. Принимаюсь навёрстывать упущенное. Пишу на вырванном из тетради листе:
I met a lady in the meads,
Full beautiful, a fairy’s child;
Her hair was long, her foot was light,
And her eyes were wild.
Со спокойной душой я могу поставить собственное прозвище под четырьмя строчками, в которых русая Даша стопроцентно узнает слова lady, beautiful, hair, и eyes.
Кто знает, что у меня шикарный английский? Все. Кто знает Китса? Отсутствующий Кампари. Будь этот предатель здесь, он бы меня не выдал, но высказался бы непременно. Так и слышу его голос:
– Им это не нужно. Рожа у тебя смазливая – ради неё они и лирику потерпят.
Кампари в жизни не станет слать любовные записки ни в стихах, ни в прозе. Он вообще любит делать вид, что не умеет читать: вдруг кто догадается, что иногда он мечется по квартире с книжкой в руке и задумчиво раздирает ногтями шею? Вот гонять меня по классу с криком: «Человек ли ты? Это ж грёбаные кирпичи!» после того, как я закончил седьмой роман Чарльза Диккенса – другое дело.
Игра в красивого идиота приносит плоды: стоит ему произнести что-нибудь умное вместо «Шизня!», учителя укладываются штабелями.
Вернёмся к запискам. Я всегда влюбляюсь по-настоящему, но испытываю лёгкую эйфорию вместо душевной боли. Цветы, свидания, старомодные стихи – прекрасные орудия борьбы со скукой.
Пытаюсь представить влюблённого Кампари – и содрогаюсь. Он просто не поверит, что его переехал каток, настигший кучу людей до него. Он посчитает своё чувство исключительным, небывалым, тяжёлым, как камень на шее, и возненавидит объект любви. Или хуже того – потребует от мира уважения к своей страсти, а мир, что бы нам ни внушали кино и бульварное чтиво, уважать какую-то там одну любовь не склонен. Идею любви – другое дело. Абстракции обобщают и упрощают, от частностей – одни проблемы.
Нет уж, пусть всё остаётся, как есть.
Внутренний монолог не мешает мне заниматься оригами. Складываю четверостишие самолётиком, запускаю его в симпатичный русый затылок и внезапно соображаю: вчера вечером именно эта барышня имела непосредственный доступ к моему недоступному абоненту.