Его следующая мысль была еще более тревожной. Чтобы нелепый персонаж и закат его жизни, хроникером которых ему выпало стать, обрели убедительность, ему придется писать Кишота с самого себя, ведь автора и его героя связывают общее происхождение, национальность, поколение, место, время и прочие обстоятельства. Быть может, странная история Кишота – метаморфоза, парафраз его собственной жизни. И сам Кишот, узнай он о существовании Брата (что, естественно, решительно невозможно), посчитал бы написанную им историю альтернативным изложением собственной судьбы, а не наоборот, и думал бы, что его “придуманную” историю писатель наложил на две их подлинные судьбы.
Короче говоря, они оба были американцами индийского происхождения, один реальным, другой вымышленным, оба давным-давно родились в городе, называвшемся тогда Бомбеем, и жили в соседних – реальных – кварталах. Их семьи с большой вероятностью могли быть знакомы (естественно, если бы одна из них не была вымышленной) и могли вместе играть в гольф или бадминтон в спортивном клубе “Виллингдон” или тянуть коктейли в Бомбейском клубе (то есть в обоих случаях встречаться в реальных местах). Они оба достигли того возраста, в котором все мы неизбежно оказываемся сиротами, а их поколение, предварительно успев ввергнуть планету в полный хаос, стремительно уходило со сцены. Оба жаловались на здоровье: Брат горбил спину, Кишот приволакивал ногу. Оба с возрастающей регулярностью натыкались на имена друзей (реальных и вымышленных) и знакомых (вымышленных и реальных) в колонке с некрологами. Оба были готовы, что это будет случаться еще чаще.
Существовали и более глубинные параллели. Ведь если Кишот лишился рассудка, потому что по-настоящему любил людей по ту сторону телевизионного экрана и хотел стать одним из них, то Брат не меньше пострадал от другой мнимой реальности, где ничему нельзя было верить, отовсюду можно было ждать подвоха, любой мог оказаться кем угодно, где демократия оборачивалась коррупцией, тебя окружали двуликие двойные и трехликие тройные агенты, а любить кого-то означало ставить его под удар, где нельзя было доверять незнакомцам и любые сведения могли с одинаковой вероятностью быть достоверными или оказаться фальшивкой, а патриотизм был добродетелью, за которую тебя не наградят и не похвалят.