Что с того, что мать, когда он вернулся, обнимала его и смеялась со слезами на глазах? Извинялась, признавалась в любви, каялась, молила больше не делать так, как он сделал? Ощупывала его, будто хотела убедиться, что назад вернулся не фантом? Даже отец, скупой, немногословный тиран, сдерживался, чтобы не разрыдаться. Что с того? Он все равно не хотел жить. Никакая любовь уже не могла выровнять эту наклонную плоскость, по которой он скользил ниже и ниже. И осознание, что добиться задуманного слишком сложно, лишь ухудшало его состояние, наполняло горячим, стыдливым страхом. Перед ним вырос барьер, за которым – бездна. Только перемахни – исчезнешь навсегда. Но барьер возвышался перед ним непреодолимой горой. И превращал его в потерянный, почти высохший листок, оторвавшийся от жизни, но до сих пор не нашедший дорогу к смерти.
С этим нужно было что-то делать. Срочно. Если он не хотел, чтобы его голова просто взорвалась изнутри, но при этом так и не подарила долгожданную смерть.
Он долго вглядывался в собственное отражение, как будто там, в глубине глаз, надеялся найти ответ, но ответа не было. Не было ответа, когда он вернулся домой. Не притронувшись к еде, хотя в желудке подсасывало, даже не почистив зубы, он улегся в кровать. И, лишь засыпая, он непроизвольно увидел ситуацию с иной стороны, в результате чего самоубийство стало вполне достижимым.
Правда, теперь оно становилось не совсем самоубийством, но суть от этого не менялась. Прежде чем тина сна накрыла его с головой, он уже знал, что ему делать завтра.
Макс сжимал трубку так, что она скрипела.
– Здравствуйте. Егора можно к телефону?
Вялый женский голос сказал: «сейчас», и секунд на десять возникла тишина.
Сердце колотилось, будто он настраивался полоснуть бритвой по венам. Он едва высидел сегодня в школе, дожидаясь, пока тупой, нудный, как обычно, день перевалит за половину. Он мог не пойти вообще, но решил не привлекать к себе лишнего внимания. В самом деле, не смешно ли, человек, собравшийся покончить с собой, идет на уроки? С другой стороны, он понимал, сейчас он тем более не должен дать кому-либо возможности как-то помешать ему. Звонки классной руководительницы, дополнительная назойливость родителей были бы совсем некстати. До обеда он все равно ничего не сделает. Шатаясь в одиночестве по улицам или сидя дома, он лишь растянет эти жалкие серые часы.