Я остановилась в подъезде и вытерла с лица остатки крови. Последние сгустки испачкали манжет розового свитера, а засохшая кровь осыпалась на пол, как старая ржавчина.
Медленно поднимаясь на свой этаж, я думала, что большого смысла в этой процедуре не было. Если я сломала нос, мама это заметит.
Когда она здоровалась со мной и спрашивала, как прошла тренировка, я смотрела куда-то в сапоги.
Переодеваться в комнате было нельзя: если одежда тоже в крови, мама успеет сделать бог-знает-какие выводы, пока я в душе бока намыливаю. Поэтому я разделась в неприлично маленькой ванной комнате, где даже развернуться получалось с большим трудом.
Я сбросила одежду в стирку и даже не взглянула на себя в зеркало. Мышцы расслабились под напором горячей воды. Я присела на неудобное дно ванны, подогнула под себя ноги и уставилась в блестящее отверстие слива. В голове не было ни единого звука. Спину обожгло металлической болью. Тонкие струйки крови, в голубой ванне казавшиеся чёрными, окутали мои ступни и окружили слив – он засиял уже чёрным блеском. Каждая секунда боли снова и снова возвращала меня к той злополучной леваде1.
Вот я подхожу к ограждению, вижу его. Он стоит на другом конце загона, крупом ко мне, но я уверена – он знает, что я пришла, он меня видит. Я неловко перебираю в руке ярко-оранжевую лейцу2. Открывать ворота мне не хочется – Лорд известен своей способностью убегать из левады, а мне этого допустить нельзя, мне первый раз доверили забирать его одной. Я прекрасно видела, сколько проблем он доставлял конюхам, когда те по двое, а то и по трое вели его из левады домой на обед.
Я пролезаю между прутьев и иду ему навстречу. Стараюсь двигаться как можно непринуждённее. С такими, как он, нужно сразу поставить себя, иначе он сядет на шею и никогда оттуда не слезет. Я главная, я голова, ты – тело, я принимаю решения, ты исполняешь мои приказы. Других отношений у нас с тобой быть не может.
Он гораздо крупнее других лошадей – сто восемьдесят шесть сантиметров в холке, он даже выше моего отчима. Это на семнадцать сантиметров выше моей собственной макушки. А у него это только спина, даже не голова. Его коричнево-рыжая шерсть переливается и блестит даже сейчас, когда на небе молочная мартовская пелена, когда на солнце нет даже намека. Может быть, это от контраста с его чёрным хвостом или с белоснежными копытами. Он неподвижен, но я замечаю, как напряжены его мышцы, вижу, что его уши повернулись в мою сторону. Он знает, что я здесь. Он просто ждёт удачного момента.