Так и лежал я, сжавшись в комок в углу старой разболтанной телеги, укрывшись остатками сена. Мне стало ясно, что дядя Федя уже никогда не придет за мной, и я навечно сгину в этой непроглядной тьме.
Сквозь уже отсыревшее и нисколько не греющее сено, сквозь вялые травинки я с ужасом обнаружил красноватый отблеск пожара. Ничего страшнее, чем пожар ночью я до того не видел.
«Все! Лес горит!» – пронеслось у меня в мозгу. Я не знал, в какую сторону мне бежать, если пожар подберется совсем близко. Животный инстинкт боязни огня выбросил меня из телеги. Вверху над деревьями полыхало, но было тихо, не было слышно характерного для пожара потрескивания горящего дерева. Запаха дыма тоже не было. Над головой, немного в стороне, сквозь черные мётла деревьев, высвечивала луна. Резкие тени деревьев стелились прямо под мои ноги. На этой светлой поляне меня стало видно со всех сторон. Это было похуже темноты. За каждым деревом прятался страх.
До этого я лежал под прикрытием ночи, и меня не было видно, а если и дышать потихоньку, то никто меня не смог бы обнаружить. А здесь – вот я весь, бери меня!
Я не зная куда сунуться.
Вначале я забрался под телегу в её тень и сидел бы там до утра, умирая от холода и ночных страхов, но тяжелое посапыванье за спиной придавило меня к земле.
Кто-то большой и чёрный стал, разгребая сено, возиться в телеге, что-то там выискивая. Это существо, вероятно, меня не замечало и смело ворошило сено, гремя расшатанными досками прямо над моей головой. Потом громкое фырчанье и характерный звук от удара хвостом по телеге, привело меня в сознание. Наша кобыла! Как же я про нее забыл, путаясь в своих страхах.
Лошадь несколько раз хлестнула себя хвостом, и тут же завалилась возле телеги, спокойно и громко дыша. От нее исходила такая уверенность в себе, что мне захотелось спрятаться за её большое и тёплое тело. В этом добром домашнем животном чувствовалось что-то родное и близкое. Я ползком подобрался к ее животу и, прислонившись спиной к тёплой коже, стал потихоньку приходить в себя.
Было уже не страшно. Лошадь по свойски огрела меня раза два своим жёстким и хлёстким хвостом, а затем, вероятно успокоившись, затихла, легонько подрагивая кожей. В этой безоглядной ночи роднее и милосерднее существа, чем это животное, у меня не было. Запах её пота смешанный с влажной травой был самым чудесным запахом на свете.