Большое было все: огород, черемуха, небо. И дом. Действительно на две половины: летнюю и зимнюю. Все так загадочно, даже страшновато для маленькой городской девочки. Голбец. Иконы в углу, много. Горка резная с человечками и старыми фотографиями. Огромное зеркало, в котором видишь себя во весь рост. И большие фотографии в рамках на всех стенах. Красивые люди, нарядные мужчины в белых рубашках и женщины в сарафанах. Сундуки, а в них чего только нет: письма с войны, старые открытки. Часы на стене с кукушкой, громкие, старые. Железная кровать. А вдоль стены – скамейка, вернее, она часть стены. Стульев нет, есть табурет. Печка, тепло на ней спать. Иногда ночью из голбца выползает таракан, поэтому страшно.
А в летней половине на стенах обои. Розовые. Там уже никогда никто не живет, там холодно даже летом, а печки там нет. Но так красиво и загадочно, большой кованый железный сундук, прялка и непонятные домашние хозяйственные предметы. Опять же портреты красивых людей, уже не живых. Поэтому страшно маленькой городской капризной девочке с бантиками на двух хвостиках, она постоянно моет руки, не понимает, как можно есть грибы с картошкой и еще яйцом, не переносит пенку на молоке, боится жуков и не любит, как пахнут коровы. Баба Лиза, какое счастье, что ты дожила хотя бы до моего детства! Иначе, я никогда бы не встретилась с этим чудом, Батманами. Я по глупости лет не успела сказать тебе, как я люблю тебя, да и ты никогда не говорила, просто тайком совала мне подарки, чтоб никто не видел.
– У них матери есть, а тебе кто купит? Я вот вчера в Батманы ходила, платьишки привезли. Это тебе, сестрам двоюродным не показывай, дома и померяешь. Приезжай еще.
Последний раз я видела ее в свои двадцать лет. Она приехала в гости к сестре, а пришла к бабушке в белой кофте и больших черных бусах по-взрослому.
– Уж больно ты хороша, – сказала мне Лиза по-доброму, без зависти, как никто не говорил.
Баба Лиза, смешная, маленькая, в своей фланелевой шапочке под платком, а я ведь берегу этот пуховый платок, вспоминаю тебя, но повязываю его на пояс, он лечит мои болячки, это старый плат, который когда-то передала мне от тебя твоя сестра, моя бабушка Евдокия. Нет тебя больше, Лиза. И дома нет этого, его разобрали по бревнышкам. Черемуха есть. А деревни этой нет. Отъезжая от Батман, мы поняли, что в Сидоровской стоят дома, красивые по-прежнему, с голубыми наличниками, с палисадниками. Но все пустые, заброшенные, все. Бросили вещи, утварь, даже портреты. Напоминает мне все это Чернобыль, страшно, как в детстве, маленькой капризной девочке. Кругом все заросло травой, чудесно пахнет эта трава, свежо. Синие васильки, ромашки, даже подсолнухи. А людей больше нет. Все уехали из деревни Сидоровская, как и из многих других деревень в России. Лизавета умерла в доме племянницы в соседней деревне, ей было почти сто лет, дом соседи разобрали. Я срываю последнюю садовую гвоздику из палисадника, которого больше нет.