Тот солнечный октябрьский день запомнил навсегда. Меня потребовал к себе декан. И едва затворил я тяжелую дверь его кабинета, как ощутил зловещую тишину. Владлен Иванович, читавший у нас лекции, был хмур, задушенно крутил шеей, хотя узел галстука можно было бы ослабить. На мое приветствие ни он, утиравший пот с покрасневшей лысины, ни мужчина атлетического сложения, в сером костюме, не отозвались. „Бакланов? – неприязненно уточнил незнакомец, суживая леденистые глаза. – Студент четвертого курса исторического факультета?“ – „Да“. – „Что такое великодержавный шовинизм вам, надеюсь, известно? Тем более что вы – комсомолец“. – „Пока еще студент и комсомолец…“ – подыграл Владлен Иванович. – „Разумеется, знаю, – ответил я уверенно. – Ленин указывал на…“ – „Молчать! – с исказившимся лицом кэгэбист сунул мне в лицо свое удостоверение. – Белогвардейских палачей полюбил? Кто дал задание вести антисоветскую пропаганду? Кому продался?“ От страха я остолбенел. А „серый человек“ молотил обвинения, выведывал, кто разделяет мои взгляды националиста. В голосе его ощущалась такая сокрушительная энергия, что мурашки бегали по спине. Я на самом деле поверил, что совершил преступление…
Как померкло в глазах – не уследил. Очнулся в приемной, когда фельдшер держал у лица ватку с нашатырем. Не было бы счастья, да помог обморок! Хотели, вероятно, за вольнодумство отчислить из института в назидание другим, но выяснили, что враг из меня неопасный, хилый, и ограничились проработкой.
Стихотворение в окончательном варианте получилось таким:
Если глажу пряди твои рыжие
И к плечу прильнешь ты невзначай, –
Золотое поле рядом вижу я,
Что волною плещет через край.
Пусть дороги пеплом припорошены
Бесшабашной юностью вдали, –
Мы идем звенящей летней рощею,
Отдавая всё сполна любви!
О, моя восторженная женщина!
Несравненна ты в своей красе.
Знать, недаром богом мы повенчаны, –
Грустный странник и цветок в росе…
Возможно, напоминает есенинские интонации. И глаза у Маринушки не голубые, а серовато-зеленые… Но именно так я воспринимаю возлюбленную!
Пишу в родном доме. Полночь. Неожиданный дождь заставил удирать на мотоцикле из Бирючьего лога и укрыться в хуторе. Мы примчались к родителям с большой охапкой темно-красных лазориков. Я познакомил их с Мариной. Мать сразу же заулыбалась, и я убедился, что моя будущая жена ей понравилась. А отец по своей всегдашней замкнутости, привыкший сутками работать в поле на тракторе, лишь вежливо поздоровался. Дождь шпарит до сих пор! Поэтому после веселого застолья, – даже Марина пригубила домашнего винца, – родители нас не отпустили. Марина спит в моей комнате. А мне постелили в прихожке. Но разве уснешь?! Слушаю, как шумит апрельский ливень…