– За наш род казачий Баклановых. За вас, Маринушка и Наташа, и за всех дорогих людей! – подняв фляжку, произнес он таким голосом, точно его, в самом деле, кто-то мог слышать…
Потом, вспугнутый поднявшимся ветерком, натянув свитер, он бродил возле дуплистых деревьев, вдоль руин пионерского лагеря. Вспоминал свою Марину, её облик и голос, ласковость… Сколько пролетело лет? Уже больше сорока! Именно на этом берегу, когда вдвоем приезжали за лазориками, всё и началось! А месяц, когда молодоженами работали здесь же, в лагере, оказался в его судьбе самым счастливым, запоминающимся…
В ночной глуши не смолкали неясные звуки. Не унимались сбивчивые раздумья! В исторической перспективе выстраивались важнейшие события и даты, он явственно представлял всадников в латах, скуластые лица завоевателей. И, взобравшись на геодезический курган, с трепетом шептал заученное в студенческие годы:
Скоро быть великому здесь грому
И дождю идти стрелами с Дона!
Тут ломаться копьям о кольчуги
Тут и саблям острым притупиться
О шеломы полчищ половецких
На реке Каяле – возле Дона…
Так стреляй же, Осмомысл, Кончака,
Разгроми поганого кощея,
За отчизну русскую…
Шелест камышей все раскатистей заглушал дружных с вечера сверчков. Гулевой ветер похлестывал положком палатки, а когда затихал, – разбирал слух горловой посвист куличков, хлюпанье ныряющей ондатры. И это невзначай рассмешило: не русалка ли плещется?
Черная орда туч затмила высь, и лишь вдали, на самом краю неба, ярко горели на ветру три искры Ориона – спутника мечтателей и скитальцев. Мысли о минувшем вновь накатили волной. Здесь бегал он босоногим мальчишкой, рос, учился крестьянскому труду. В пору юности слагал стихи и даже причесывался «под Есенина», чтобы нравиться девушкам. Как невероятно далеко всё это! Будто некий двойник, а не он, пас хуторских коров, впроголодь перебивался в пединституте, учительствовал, храня просветительский запал и отстаивая справедливость. В памяти его, конечно, не удержались лица и фамилии сотен его учеников. Но многих он представлял зримо и знал, что есть среди них и доктора наук, и генерал, и политические деятели, и знаменитые врачи. Значит, не зря тратил силы в школьных классах! Впрочем, доля русского интеллигента всегда была нелегкой, жертвенной…
Гулко билось сердце в сгустившемся мраке. Шум волн становился всё громче. Да, отменной выдалась вечерняя рыбалка, на редкость уловистой. А надежда на утренний клев, по всему, напрасна. Погода ломалась. Отдаленные помигивали сполохи. И с опаской подумал Андрей Петрович о дожде, – по раскисшему вековечному суглинку ему не выбраться отсюда на своей, еще советского выпуска «пятерке»…