«Жигуленок» – точно птаха из теснины – вырвался в сумеречное пристепье. Остались позади кварталы многоэтажек, лишенные всякой архитектурной целесообразности, ярко освещенные аквариумы фирменных салонов, загородные оптомаркеты. «Новый русский капитал поднимается на кривые ножки, – усмехнулся Андрей Петрович, как многие, с горечью переживающий крах отечественной индустрии. – Господам иностранцам кланяемся! А Петр Великий собственное производство утверждал в России, создавал, строил! В полный рост смотрел на Европу, а мы – в щелочку, по-лакейски – то на Запад, то на Восток…»
В салоне духовито пахло айвой, прихваченной в гостинку. Автострада была пуста. И он жал на акселератор! Приятная оглушенность овладела сознанием. Минуты и километры незаметно сплетались в одно целое, – Андрей Петрович ощущал это пространственно-временное перемещение вскользь, поглощенный ездой. Изредка он посматривал в зеркальце заднего вида, оценивая, каким предстанет перед родней после долгой разлуки. Коричневый густой загар на лбу и лице оттенял проседь волнистых волос, глубже делал носогубные складки, отчего рот как-то повело вбок. Запавшие от усталости карие глаза выглядели растерянно-грустными. Не молод, далеко не молод! Затем, переведя внимание на дорогу, рассеянным взглядом замечал рождение дня.
А он вставал, размашисто пламенел по кромке горизонта, – высвечивал вольный сентябрьский простор! Сонная наволочь поднебесья таяла под напором лучей. Улыбнулась степи зорюшка, сестрица казачья! И в ясном накале утра далеко открылись ковры стерни, пашни, курчавень кукурузных делян, плантации подсолнухов с поникшими шляпками. Порой с двух сторон блистали, разделенные мостом, зеркальные расклинки речек. Подступали и круто отвиливали в сторону акации лесопосадок, с кисейными кронами, озаренные краснолистьем кустарников. А на затяжном подъеме прихлынула сверху синева, и увидел Андрей Петрович (даже глаза повлажнели), как распластанно парил над просяным густостоем седокрылый лунь, все ниже стягивая круги, готовясь к разящему падению, – и остро вспомнилось детство …
Дорога вела на родину. Туда, где не бывал много лет. Он даже сам не мог точно припомнить сколько: двенадцать или тринадцать? И то, что потаенно хранилось на донышке души, – самое заветное и святое – исподволь воскресло. Выходит, неистребимо это ощущение сопричастности отчей земле, поколениям предков!